Настоятель воздел руки к небу и затряс головой. Миронов оттолкнул его и вошел в заднюю комнату. С лавки встал худой человек в старой рясе.
– Их высокородие командир канонерской лодки капитан Ерченко, – сказал Миронов, – просят ваше благородие пожаловать к нам на корабль на чашку чаю.
– Веди, – сказал странник и твердым военным шагом пошел к двери. Лицо его было спокойно и устало. – Веди, – повторил он. – Все равно, такое уж твое счастье.
На канонерке странника обыскали. Под рясой и вонючим тряпьем нашли пакет с английскими донесениями, напечатанными на папиросной бумаге. Донесения на имя великобританского поверенного в Вологде были подписаны генералом Уолшем и, судя по содержанию, переправлялись из Мурманска.
На груди у странника обнаружили шрам от пулевой раны. Но особенно удивило матросов то обстоятельство, что подмышки у странника были чисто выбриты.
– На какого дьявола это нужно? – спросил Миронов.
– От вшей, – спокойно ответил странник. – Опасности меньше. Когда же твой командир меня допросит?
– Дай срок. Управится, тогда и допросит.
– А к стенке когда?
– А за стенку ты не журись. Стенка никого не минует. Может, заместо стенки ты у нас будешь коком – свиней палить. Останешься на сверхсрочную службу. Всякое случается, господин офицер.
Сарвинг перевел донесения и приказал привести арестованного.
– Садитесь, поручик. – Сарвинг говорил очень медленно и на его обрюзгшем лице, вопреки обыкновению, не было даже тени улыбки.
– Я не поручик, а подполковник. Но сейчас это не важно.
Сарвинг усмехнулся.
– Сейчас важно лишь то, чти вы обыкновенный шпион, – промолвил он, перебирая бумаги, – но не будем вспоминать о неприятных вещах. Поговорим на более интересные темы. Например, не встречали ли вы в Мурманске англичанина со шрамами на лице? Та шрамы остаются обмороженных местах. Чего вы хотите, пятьдесят градусов ниже нуля это вам не жук потрогал лапкой. В бураны и при плохой пище все кончается гангреной и смертью. Так вот, не случалось ли вам беседовать с человеком, покрытым такими шрамами?
Офицер помолчал.
– Да. Такого я, кажется, видел, но не говорил с ним. Я не знаю английского языка.
– Значит, вы не знаете и содержания этих документов? – Сарвинг положил руку на листок папиросной бумаги.
– Нет.
– Вы плохой шпион. – Сарвинг поднял на офицера глаза, во взгляде его была брезгливость и усталость. – Вы не интересуетесь людьми. Вы не интересуетесь даже секретными пакетами, из-за которых рискуете жизнью, поэтому-то вы так легко и попались.
– Не потому. – ответил офицер, скручивая толстую папиросу из махорки. – Я прошел пешком от Повенца до Песчаного Погоста. Я устал. Мне все надоело. Один конец.
– Раскаяние после ареста не имеет никакой силы.
Офицер молчал.
– Куда вы шли?
– В Вологду.
Сарвинг тихо свистнул – далеконько! Он повертел золотую пуговицу и бумажку с цифрами 13 и 57.
– Это что?
– Пустяки. В Вологде я должен был пришить эту пуговицу к косоворотке, чтобы меня опознали свои.
Сарвинг спрятал пуговицу и записку в карман вытертой до блеска синей куртки.
– Пошлете кого-нибудь в Вологду? – спросил офицер.
– Как придется.
– Мне безразлично. Скоро вы отправите меня в «штаб Духонина»?
Сарвинг побарабанил пальцами по столу. Бледные звезды за окнами казались страшно далекими, будто канонерка стояла среди Тихого океана. За переборкой кто-то сердито сказал:
– Пес вас знает, выбленочный узел завязать не умеете! Бархатные стали, черти!
– Сперва я отправлю вас в штаб флотилии. Если шпион дается в руки живым, то его обыкновенно разменивают. Таков неписаный закон. Но, в общем, в штабе посмотрят.
Два матроса с винтовками отвели арестованного в каюту.
Ночью канонерка снялась и пошла на соединение с флотилией.
Сарвинг сидел в каюте, сдвинув фуражку на затылок, много курил и перечитывал документы, отобранные у офицера. Огня он не зажигал. В окна светила пасмурная северная ночь.
Сарвинг волновался. Он бормотал про себя ругательства, пытался встать, но снова со скрипом садился на койку и подолгу смотрел на белесую карту озера, где берега и глубины проступали тонкими, почти стертыми линиями. Ему нужен был собеседник, чтобы излить свое волнение. Собеседника не было. Но если бы он и был, то Сарвинг все равно не мог бы высказать ему свои мысли, ибо они касались документов, совершенно секретных. Поэтому Сарвинг беседовал с картой.
