– Девушка не кривит душою, – сказал любопытный с некоторым соболезнованием и обратился к черному:
– Так ты оставил ее? И пошел? Как же ты теперь будешь? Что сделаешь?
Черный, не поднимая глаз, с усилием проговорил:
– Я сделаю, что велит Учитель. Он знает мой путь.
Тогда все глаза обратились на Учителя. Ждали, что он скажет.
Учитель молчал.
Девушка, видя, что он молчит, опять стала молить, протягивая руки.
– Отпусти его, я только его одного у тебя прошу. У тебя так много! Должно же исполняться закону, данному от отцов наших на вечные времена! Должно исполняться!
Нежноликий мальчик, сидевший у ног Учителя, проговорил, точно вздохнул, тихо и глядя вперед.
– Должно исполниться временем и срокам. Должно и закону исполниться…
Девушка говорила опять, но Учитель молчал. Тогда она вдруг, придя в отчаяние, крикнула:
– Ты не хочешь отпустить его? Ты меня не слышишь! Ты думаешь, он любит тебя? Я знаю, не оттого он с тобой, что любит тебя!
Яков, а за ним все другие, посмотрели на черного. Он ничего не сказал, только все лицо его горестно изменилось. И было ясно, что он – любит Учителя.
Но девушка не заметила ничего.
– Ты знаешь, что когда он не видал еще тебя, а слышал про тебя, он уже задумал свое. Ты пророк, и народ слушает тебя, говорят кругом о твоих делах, которые ты делаешь, от них твоя слава бежит впереди тебя, – и подумал тогда он… – он, что теперь сидит и молчит, – не я ли тоже пророк? И не та же ли у меня сила? Потому что, – девушка остановилась от волнения и гнева, – потому что наговорили ему в уши, что он похож на тебя, как близнец… Что одно лицо у вас…
Выкрикнув эти слова, она взглянула пристально на Учителя – и сразу умолкла, с оборвавшимся голосом и широко открытыми глазами. В них было изумление и ужас. Она точно сама не верила, что сказала то, что сказала; точно помимо воли сказала и теперь, взглянув, сразу вся застыла от испуга и нового отчаяния. Ученики поднялись с места, пораженные, и глядели на двух, сидящих друг против друга, на черного человека в желтой одежде – и на Учителя.
Они были похожи, как близнецы. Только один был весь темный, – а другой весь светлый, один яркий – другой ясный. И в лицах обоих была разная тишина.
Ужас, ревность и отвращение овладели учениками, иными смутно, другими остро. Только молодой ученик с бездумным спокойствием и доверием приклонился головой к коленям Учителя, закрыв глаза.
Тогда Учитель поднял на девушку взор – и улыбнулся.
И с его улыбкой вдруг исчезло все сходство между ним и черным. Улыбка его была такой радостной радостью, что видевшие ее уже не верили, что видели, когда она угасла; но у всех, и у девушки, и у окружавших ее, отпал ужас, и точно кто-то твердил всколыхнутой и медленно успокаивающейся душе: «Все хорошо. Видишь, все хорошо».
Девушка, с недоумелыми слезами на длинных ресницах, ступила несколько шагов вперед и вдруг стала на колени.
– Господин, – сказала она кротко и, сама не ведая чему, улыбалась сквозь слезы. – Господин мой! Прости моему неразумию. Я ничего не знаю, а ты все знаешь. Я рассуждала, что мне нужен тот, кто мне обещался быть мужем, а ты отнял его. Но ты не отнял, а я тебе отдаю его, если он тебе нужен. Тебе известен и путь, и закон. Я только знаю, что хочу не того, чего я хочу, а чего ты хочешь. Возьми его, если он тебе нужен.
И она простерлась перед ним на земле, как перед Богом.
Учитель встал, встали и все сидевшие еще ученики. Встал и черный, но не подошел близко, а был поодаль.
Учитель тихо опустил руку на непокрытую голову девушки.
Она не посмела поцеловать руку, лежавшую на ее волосах, н только поднесла к губам складку его покрывала. Учитель оставил ее и пошел вперед, дальше, в гору. За ним, поспешно накидывая покровы, тесной кучкой двинулись ученики. Ближе всех к Учителю шел нежноликий мальчик, к нему протиснулся любопытный с острой бородой, потом шел робкий Яков и другие. Черный двинулся сзади. Ящик давил ему руку. Учитель не отпустил его, а черный чувствовал, как он до испуга далек Учителю и что между ними стоит – Скорбь. И, вероятно, не один он это чувствовал, потому что даже любопытный, всегда ревнивый, беспокойный от ревности, теперь обернулся и взглянул на него без всякой горячей досады и зависти, а с сожалеющей грустью.
