Преподобный доктор Гентри величественно поднялся с места и звучно произнес:
— Дорогая моя родительница! Я обязан тебе всем на свете. Но в минуту, когда меня наперебой добиваются одна из величайших в мире методистских церквей и одна из величайших в мире организаций по борьбе за всеобщую нравственность — в такой момент… знаешь, что, ма, я даже тебе не обязан отчитываться в своих поступках. Я ухожу наверх к себе в комнату…
— Вот-вот и это тоже: почему у вас отдельные комнаты?..
— …и буду молиться, чтобы ты поняла… Слушай-ка, ма! Пойми, наступит день, когда ты приедешь в Белый дом и будешь завтракать со мной и с президентом… А сейчас, ма, ради бога, не цепляйся ты ко мне, хватит того, что Клео цепляется все время!
И он действительно стал молиться. Он опустился на колени возле кровати и, блаженно прильнув пылающим лбом к прохладному покрывалу, забормотал:
— О. милый боже, я стараюсь тебе служить! Пожалуйста, сделай так, чтобы ма не думала, что я поступаю дурно…
Он вскочил.
— А, черт! — сказал он. — Эти женщины хотят сделать из меня комнатную собачку. К черту их! Нет!.. Маму — нет, только… Ах, дьявольщина, ничего, когда буду пастором Йорквиля, — тогда поймет! О, боже, почему нельзя, чтобы Клео умерла? Тогда бы я женился на Хетти!
А через две минуты он нашептывал Хетти Даулер в телефонную трубку из буфетной, пока кухарка, ворча, отбирала картофель в погребе:
— Милая, скажи мне что-нибудь хорошее, ну хоть что-нибудь!
I
Через два дня после того, как миссис Гентри едва не восстановила сына против себя, Элмер расположился дома в кабинете, чтобы подготовить три или четыре проповеди, рассчитывая часов в одиннадцать быть уже в постели. Он вышел из себя, когда литовка-горничная сказала:
— Вас просит кто-то к телефону, доктор.
Но ярость его тотчас же улеглась — он услышал голос Хетти.
— Элмер? Это Хетти говорит.
— Да, да, доктор Гентри слушает.
— Фу, какой ты милый и смешной и такой важный! Наверное, эта литовская дылда подслушивает?
— Да.
— Слушай, милый, хочешь сделать мне приятное?
— Безусловно!
— Мне что-то так скучно одной сегодня! Ты что, работаешь, занят?
— Да, надо тут кое-что набросать к проповедям.
— Знаешь что? Захвати тот маленький справочник по библии и приходи работать ко мне, а я буду курить и смотреть на тебя. Ладно? Пожалуйста, дорогой… милый мой!
— Разумеется. Сейчас же выезжаю.
Клео и матери он объяснил, что его срочно вызвали к постели умирающей старой дамы, выслушал их сочувственно-восхищенные похвалы своей самоотверженности и торопливо удалился.
II
Элмер сидел рядом с Хетти на узорчатой кушетке под лампой стандартного образца и, поглаживая Хетти по руке, рассказывал о тон, как несправедливо относится к нему его мать. Внезапно дверь торжественно отворилась, и в комнату вошел худощавый мужчина с подергивающимся лицом и острым, цепким взглядом.
Хетти испуганно вскочила и замерла, прижав руку к груди.
— Что вам здесь надо? — взревел Элмер, тоже поднимаясь на ноги.
— Ш-ш! Тише! — умоляюще прошептала Хетти. — Это мой муж!
— Твой… — У Элмера вырвался крик, похожий на блеяние укушенной овцы. — Твой — кто? Но ведь ты не замужем?
— Замужем, будь оно все!.. Оскар, убирайся отсюда! Как ты смеешь так врываться!
Медленно, рассчитанным шагом, Оскар вошел в полосу света.
— Так, голубчики. Накрыл с поличным! — усмехнулся он.
— Да ты что, в самом деле? — гневно крикнула Хетти. — Это мой босс, пришел переговорить насчет одного дела по работе.
— Угу! Так точно… А я, между прочим, сегодня сунул кое-что горничной и забрал отсюда все его письма к тебе.
— Нет, неправда! — Хетти кинулась к своему письменному столу и застыла в отчаянии, глядя на пустой ящик.
Элмер угрожающе двинулся на Оскара.
— Довольно, с меня хватит! Давай письма и пошел отсюда, а не то вышвырну вон!
Оскар небрежно извлек из кармана револьвер.
— Заткни глотку, — сказал он почти ласково. — Вот какое дело, Гентри. Эта история должна бы влететь тебе тысяч в пятьдесят, но думаю, столько тебе не осилить, и все же имей в виду: на суде за то, что ты лишил меня расположения Хет, я назову именно эту сумму. А если хочешь уладить дело без суда, тихо, мирно, по-джентльменски, без грубостей, то я отпущу тебя и за десять тысяч — и без огласки, или, может, ты не боишься огласки, а, преподобный отец?
