— Боже правый! — стонал преподобный Гентри. — Что? Да нет, Клео, конечно, ты не можешь отвечать за меня! Но ты могла хотя бы постараться не напевать себе под нос, когда твой муж просто убивает себя, заботясь о всех этих проклятых идиотах, и приносит себя в жертву, и вообще!..
А письма!
Откликом на каждую проповедь был поток посланий, уведомляющих его о том, что он светлая надежда евангелизма, что он сам дьявол с раздвоенным копытом, вдохновенный оратор и заезженный патефон. После проповеди о райском блаженстве, которое он изобразил как вечный летний полдень на приморском курорте, почта одновременно принесла четыре нижеследующих отзыва:
«Спешу вам сообчить одну мысль очин важную стово время как я вас слушал в прошлое воскресенья пачему вы ни служете службу кажный вечир чтобы гаварить народу и пр. Нащет рая и страшной гиены нам нада спишить и спишить, церковь в тижелом палажение нада нам кто точно знаит про рай и про ад нам нада спишить да мы должны спасти преход везде призыват бога, наполнить людями церькви и апусташить этих праклятых театров.
Ваш довтарова присшестия,
Джеймс К. Уикс
2113А, Мак-Грю стрит».
«Пишущий эти строки — честный и стойкий христианин, которому хочется сказать вам, Гентри: единственное, что можно считать пристойным и уместным в вашей утренней проповеди в воскресенье, были заключительные слова: «Давайте же помолимся», — но только вам скорее следовало бы сказать: «Давайте же я буду морочить вам голову»[170]. Своими малодушными восторгами по поводу радостей рая и боязнью подчеркнуть ужасы ада вы вызываете у людей беспечное, самодовольное настроение, в котором легко поскользнуться и впасть в грех. Вы притворяетесь, будто всерьез верите каждой букве писания, — на самом же деле вы атеист в овечьей шкуре. Я сам служитель божий и знаю, что говорю.
Ваш
Элмон Джуингс Стрейф».
«Слышал в это воскресенье вашу дрянную старомодную проповедь. Вы выдаете себя за либерала, но вы просто-напросто узколобый консерватор! Никто больше не верит буквально в рай или ад, так что вы сами делаете себя посмешищем вашими рассуждениями. Проснитесь и займитесь-ка основами современных наук.
Студент»
«Дорогой брат, ваша проповедь о рае в прошлое воскресенье была изумительна — я лучшей никогда не слышала. Я уже старуха, и здоровьем не могу похвастаться, и в моих болезнях и горестях — в особенности из-за внука, который стал пить, ваши чудесные слова дают мне такое утешение, что нельзя описать.
Ваша восторженная почитательница
м-с Р. Р. Гоммери».
Предполагалось, что на все эти письма, кроме, конечно, злобных анонимных, он должен отвечать, — отвечать, сидя в своей душной конторе, лицом к полке с книгами в черных переплетах и диктуя плаксивой мисс Бандл, которая вечно перевирала адреса, вечно печатала без интервала там, где надо было дать разрядку, и добивалась нужной скорости в печатании тем, что пропускала большую часть глаголов и прилагательных.
VI
Если Элмер был раздражителен и в будние дни, то воскресенья были для его запуганного семейства сущим адом, когда главное было не попадаться ему на глаза, а сам Элмер всякий раз переживал то напряжение, которое переживает актер в день премьеры.
В семь утра он уже сидел за столом, просматривая заметки для проповеди, готовясь к речи в воскресной школе и рыча на Клео:
— Господи боже, хоть сегодня могла бы подать завтрак вовремя!.. И неужели, черт побери, тебе трудно вызвать истопника, чтобы мне не приходилось замерзать, когда я работаю?
В без четверти десять он уже был в воскресной школе, и ему часто приходилось самому проводить занятия по изучению библии с огромным классом, объясняя наиболее туманные места, основываясь на своих познаниях древнееврейского и древнегреческого языков, недоступных пониманию мирян.
Утренняя церковная служба начиналась в одиннадцать. Теперь, когда его аудитория часто составляла уже тысячу человек, Элмер, украдкой выглядывая в зал из своего кабинета, испытывал профессиональный страх перед выходом на сцену. Сможет ли он овладеть их вниманием? Ах, дьявольщина, да что ж это он собирался сказать о причастии? Он не мог вспомнить ни слова!
