Он научился — теоретически — собирать деньги при помощи церковных базаров и находить темы для беседы во время посещений своей паствы на дому. Узнал, что Роджер Уильяме, Адонирам Джадсон, Лютер, Кальвин, Джонатан Эдвардс и Джордж Вашингтон — величайшие фигуры в истории, что Линкольн в критические минуты своей жизни горячо молился; что Ингерсолл призвал к своему смертному одру несуществующего сына и повелел ему стать правоверным христианином. Узнал, что папа римский замышляет явиться в Америку и захватить власть в свои руки, а мешают ему в этом лишь разоблачения баптистского духовенства с некоторой долей участия методистов и пресвитерианцев; что большинство преступлений совершается из-за алкоголя, а также из-за того, что люди меняют баптизм на унитарианство[121]; а еще он узнал, что священникам не полагается носить красные галстуки.
Он научился составлять проповеди из древнееврейских цитат, изречений греческих философов и евангелических анекдотов Среднего Запада. Он усвоил, что бедность благословенна, однако наилучшие церковные старосты получаются из банкиров.
Ну, а помимо всего этого, как с грустью убедился Фрэнк, проверяя свой духовный арсенал в начале новой карьеры, он, пожалуй, не научился ровным счетом ничему.
Из романа Элмера Гентри с Лулу Бейнс и откровенных намеков Гарри Зенза, что он атеист, Фрэнк вывел заключение, что священник может быть прохвостом или лицемером, оставаясь все же приемлемым для своей паствы. Глядя на декана Троспера, который служил своему богу с кислой гримасой, он помял, что человек может быть неповинен ни в одном из пороков, соблюдать все правила церкви и все же не внушать своей пастве ничего, кроме страха. Слушая заезжих знаменитостей, которые иногда появлялись в семинарии и важничали перед будущими пророками, он понял, что человек может произносить весьма ученые и пламенные речи и при всем том не сказать ничего, что удержалось бы в памяти хотя бы на шесть минут.
В конце концов он пришел к заключению, что если церковь и священнослужители вообще хоть что-нибудь стоят — в чем он вовсе не был уверен, — то уж, во всяком случае, сам он как священник не стоит ничего.
А между тем он был посвящен в духовный сан, получил свой приход.
Он едва ли примирился бы с необходимостью лгать, если бы не грозные настояния декана Троспера и жалобные просьбы отца. Отец Фрэнка, человек в общем покладистый, столько лет пробыл баптистским священником, что церковь была для него святыней. Если бы сын отрекся от нее, он бы не вынес. Разумеется, услыхав от кого-нибудь, что он убеждает Фрэнка лгать, он был бы потрясен. Он только разъяснил сыну, что ответы экзаменаторам при посвящении в сан, в конце концов, не более как поэтические символы, освященные благоговейным повторением многих поколений, и что понимать их буквально не следует.
И Фрэнк Шаллард, ученик Бруно Зеклина, нервно ответил экзаменующей его духовной особе, что — да, он верит, что крещение посредством погружения в воду одобрено самим богом как единственно верный способ начать праведную жизнь; и — да, нераскаянные грешники попадают в самый настоящий ад, а к числу этих самых нераскаянных грешников принадлежит всякий, кто, имея возможность посещать евангелическую церковь, не делает этого; и — да, творец вселенной со всеми ее звездами, отстоящими друг от друга на сто тысяч световых лет, — творец этой вселенной сердится и считает за личное оскорбление, если какой-нибудь малыш играет в воскресенье в бейсбол.
Полчаса спустя после своего посвящения и — в какой-то степени — ободряющих поздравлений ветеранов он ненавидел себя и изнывал от желания бежать, но снова привычный страх «огорчить отца» удержал его от честного шага.
И он остался в церкви… и продолжал доставлять огорчения отцу не один день, а долгие годы.
II
Одинокий и смятенный, приехал Фрэнк Шаллард на первое свое место — место пастора баптистской церкви в Катобе, городке с восемнадцатитысячным населением, расположенном в том же штате, что и Зенит и Мизпахская семинария. В городке его полюбили, но не принимали всерьез. Говорили, что проповеди он читает «ну, чисто, как стихи», восхищались тем, что он способен терпеливо сидеть со старой миссис Рэндал, которая уже тридцать лет была полным инвалидом и шестьдесят лет — непроходимо скучной особой, и ни разу в жизни ничем по-настоящему не болела. Восхищались и его стараниями организовать клуб для мальчиков, но восхищением дело и ограничилось: денег на клуб никто не дал. Его величали «преподобный отец» и говорили ему, что для человека, который, к несчастью, так хорошо образован, он придерживается удивительно здравых взглядов на религию. Так он и жил, словно в безвоздушном пространстве.
