— О, мисс Фолконер… — всхлипнула Лили, отталкивая руку Элмера. Но Шэрон, хлопнув дверью, скрылась. Они выскочили в холл и услыхали только, как повернулся ключ в ее двери. На их стук она не отозвалась.
Лили гневно сверкнула глазами на Элмера, щелкнул замок и в ее двери. Элмер остался в холле один.
IV
Долгие часы просидел он в унылом оцепенении, и лишь к часу ночи правдоподобное объяснение было найдено и продумано. Поистине героическое зрелище являл собою преподобный Элмер Гентри, влезая с балкона второго этажа в комнату Шэрон, подкрадываясь на цыпочках к кровати, тяжело шлепаясь подле нее на колени и награждая Шэрон смачным поцелуем.
— Я не сплю, — уронила она ледяным тоном и натянула одеяло до подбородка. — Наоборот, я впервые за два года по-настоящему проснулась, мой юный друг. А ну-ка убирайтесь отсюда! Не стану вам говорить всего, о чем я передумала, ограничусь лишь тем, что вы, помимо всего прочего, неблагодарный пес, кусающий руку, которая вытянула вас из грязной канавы, вы — лжец, невежда, шарлатан и бездарный проповедник.
— Черт побери, я тебе покажу…
Она фыркнула, и тут он вспомнил только что выработанный им план действий.
Он прочно уселся на краю кровати и спокойно заговорил:
— Знаешь что, Шэрон? Ты просто-напросто дремучая дура, вот и все. Думаешь, я стану отрицать, что волочился за Лили? Не стоит труда. Если ты сама так мало себя ценишь, если не понимаешь, что мужчину, который был близок с тобою, просто не может интересовать ни одна другая женщина, то мне нечего сказать! Бог мой, Шэра, ты что, не знаешь, что ты такое? Изменить тебе? Для меня это так же невозможно, как изменить моей вере! Кстати, хочешь узнать, о чем я говорил с Лили… то есть с мисс Андерсон?
— Нет, не хочу.
— Неважно, все равно ты меня выслушаешь. Так вот. Когда я вошел в холл, дверь в ее комнату была открыта, и она попросила меня зайти, чтобы о чем-то спросить. Оказывается, бедняжка мучилась сомнениями — достаточно ли хороша ее игра для такой величины, как ты, — кстати, это ее собственные слова — в особенности теперь, когда Иорданская скиния еще приумножит твою славу. Она говорила, что ты — величайшее явление в духовной жизни мира, и спрашивала, достойна ли она…
— Угу. Значит, спрашивала… Что ж, нет, недостойна! Так что увольнение остается в силе, что же касается вас, мой славный врунишка, то если вы еще хоть одним глазком поглядите на какую-нибудь девицу, то вылетите отсюда — и уже окончательно. Ах, Элмер, любимый, как ты мог? Ведь я все тебе отдала… О, лги, лги и дальше! А ну-ка выдай мне вескую, солидную ложь, чтоб я могла поверить! А потом поцелуй меня!
V
Флаги, знамена, хоругви, взмывающие ввысь по стропилам, флаги на стенах молельни, флаги, плещущие на ветру, который налетает с неспокойного моря. Вечер открытия Скинии Вод Иорданских, вечер, который положит начало крестовому походу Шэрон во имя покорения мира.
И в самом Клонтаре и в близлежащих курортах люди чувствовали, что готовится нечто не вполне доступное их пониманию, нечто удивительное, чего никак нельзя пропустить. И со всего побережья Нью-Джерси — кто на машине, кто в тележке — наехал благочестивый люд. К началу торжества все четыре тысячи мест были заполнены, человек пятьсот стояли в проходах, а снаружи собралась целая толпа тех, кто надеялся каким-нибудь чудом тоже прорваться в зал.
Изнутри помещение молельни напоминало амбар: дыры в тонких деревянных стенах были кое-как, на скорую руку заколочены для защиты от жестоких зимних бурь, но сейчас они были сплошь прикрыты флагами различных наций, огромными плакатами, возвещавшими кроваво-красным по белому о том, что в таинственной крови мессии кроется искупление всех горестей, а в его любви — приют и спасение. Вычурный, белый с золотом пирамидальный алтарь Шэрон заменила эстрадой, задрапированной черным бархатом, на фойе которого выделялся в глубине громадный хрустальный крест, а места для хора в двести человек, расположенные позади золотой кафедры, были обтянуты белым.
Возле кафедры стоял белый деревянный крест.
Вечер был жаркий, но в открытые на террасу двери врывался свежий ветерок, и ропот волн, и шум крыльев встревоженно взлетающих чаек. Все здесь настраивало на мистически-возвышенный лад, и каждый замирал в ожидании чуда.
