Том 4. Девяностые - страница 54
17 декабря вдруг зашелся: «Разрешите наш съез… Атас!» – и сдох.
На Новый год врубился, крикнул: «Атас!» – и снова сдох.
Теперь показывает только «Любэ».
Вода утром из унитаза вдруг пошла горячая. Сидишь весь в пару.
Когда замок открыт – ничего из квартиры не пропадает. Замок закрыт – кое-чего нет.
Однажды дверь оказалась заперта снаружи и изнутри.
Плита включилась ровно в 12.00, раскалилась, а когда поставили кастрюлю – выключилась.
Велосипед бьет током. Хотя ни к чему не подключен.
Из магнитофона «Днепр» потекла вода.
Когда туалет на задвижку закрываешь внутри – не выйдешь никогда.
Снаружи задвинули – наверху кто-то закричал и с кровавым пальцем прискакал…
Как-то сообщается, видимо.
Ну и регулярно, как ведро в унитаз выльют – снизу мокрый человек прибегает.
Они в панике.
Мусор выбросят – снизу этот же человек прибегает в наших объедках.
Тоже, видимо, сообщается…
В кухне дверью хлопнут – лифт вниз идет.
Соседняя мастерская на наш счетчик работает. Тоже как-то…
Они отказываются жить.
А уж с телефоном!..
Те, к кому мы попадаем, и палец советуют повнимательней вкладывать, и последнюю цифру через паузу вращать…
Какой бы номер ни набрали – в одну и ту же семью попадаем.
Они уже плакали. Мы плакали. Кричали:
– Отсоединяйтеся! Дайте поговорить!
Я уже не говорю, что во время набора три, четыре семьи проходишь. И опять к ним.
– Это опять вы!.. Вставьте, пожалуйста, палец повнимательней!
Да мы уж так внимательно вставляем… Я уже один не набираю. Я уже себе не доверяю.
И снова:
– Это опять вы?
Они форточку открыли – соседка из другого подъезда прибежала: ребенок маленький… Просьба закрыть.
Ну и, конечно, как хлопнут дверцей холодильника – слева крик.
Пол моют – внизу люстра загорается.
Жена плакала: все письма назад приходят – «адресат выбыл». И те, которые к нам, – туда возвращаются. «Адресат выбыл».
– Как выбыл? Мы же здесь!..
И телеграмма пришла на наше имя: «Вон отсюда, иностранцы проклятые!» С нашей подписью. А мы ж никогда. Мы же их пригласили…
Голос по ночам отчетливый. Кто-то диктует мемуары… Узнавали. Действительно, в соседнем доме генерал с дочкой…
Письма на чужое имя с чужим адресом бросают к нам в ящик. Все на фамилию Марусев… И говорят:
– Вам, вам, не прикидывайтесь.
Мы все время думаем, что это – социализм, но выбор-то мы сделали правильный в 17-м году. Значит, это – нечистая сила.
Может быть вы не знаете, но в Одессе быстроподнятое не считается упавшим.
Возьми за правило прерывать беременность еще в период знакомства.
Простое одиночество – это мимика в темноте, пожимание плечами, негромкий стон в ответ на какие-то мысли.
Явное одиночество – это уже разговор, тихий разговор с самим собой с упреками, угрозами, с отрицательным покачиванием головы и вздохом: «Нет, это невозможно».
Полное одиночество – это громкая беспардонная болтовня с собой с ответным хохотом, пожиманием руки, рассматриванием удостоверения, хлопаньем самого себя по животу: «Ай да молодец, ну насмешил», с последующей задумчивостью и криком: «Нет, ты не пойдешь туда! А я сказал, нет!» – и слезами, прерываемыми: «Ну не рыдай же. Как ребенок, ей-богу!»
– Не дай, Господь, нам пережить детей, – сказали как-то все. Вот у меня вопрос: когда? Когда мы по-взрослеем?!
Птичка не усидит – дергается, дергается. Чего суетишься? Чего дергаешься? А кормиться надо. Кормиться и плодиться. Плодиться и кормиться.
Если бы их не поедали другие, которым тоже плодиться надо, страшно было бы подумать.
Все мы бегаем и тучнеем для кого-то.
Подумай, прежде чем поправиться, хочется ли тебе, чтоб он так вкусно кормился и плодился.
– Я посмотрел твой концерт.
– Ну?
– Ты не обидишься?
– Нет.
– Честное слово?
– Честное слово.
– Вот я все и сказал.
Как кому, а мне нравится думать!
Кофе заказывал я. Когда я заказывал, мне еще было можно. Теперь мне нельзя.
Я люблю все, что означает движение: пароход, самолет, спичку, скрытый смысл, знакомство с умной женщиной, неоткрытую бутылку водки.
Расставить любимых в пространстве.
Врывается банда:
– Кто из вас еврей?
Жена говорит:
– Я!
Любовница говорит:
– Он!
Друг говорит:
– Вон отсюда!
Тут же в больничном дворе композиция «Кто кого». На козлах наклонно стоит очень грязный «Москвич», а под ним много лет лежит очень грязный тоже москвич водитель Женя. Он ремонтирует, ремонтирует, ремонтирует, ремонтирует. Хотя откликается, дает прикурить, на предложение вылезти или выпить отвечает – мне некогда, мне летом выезжать.
