Том 3. Закономерность - страница 10

На обратном пути он заявил отцу, что хочет пойти в отряд к Сторожеву. Никита Петрович цыкнул на него и впервые за много лет грубо обругал. Лев оскорбился, перестал разговаривать с отцом и мучил его своим молчанием целый месяц.

Никита Петрович поссорился с Антоновым весной двадцать первого года, после ликвидации Кронштадтского мятежа. Много надежд возлагали в антоновском штабе на эту захваченную эсерами крепость. Отдаленные от мятежников многими сотнями верст, вожаки антоновщины верили в их победу, ждали падения Питера. Им казалось, что, если рухнет Питер, — развалится и советская власть.

Никита Петрович, словно одержимый, метался по уездам. Он охрип, расписывая победы кронштадтских мятежников.

Каждый день Никита Петрович привозил Льву новости — одна диковинней другой. Размахивая длинными тонкими руками, Никита Петрович кричал о новых победах над красными, о том, что Питер займут вот-вот, если уже не заняли.

В те дни разливанное море было в штабе Антонова и в занятых антоновцами уездах. Весть о том, что эсеры засели в Кронштадте, вихрем пронеслась по селам. Уже одна мысль, что есть где-то сила, которая борется за то же, за что идет борьба на тамбовских полях, приводила антоновцев в исступление.

— Скинем большевистскую власть! — гремел на митингах Никита Петрович. — Поднимайся, братья!

Деревни поднимались, и новые полки шли к Антонову. Брали оружие и средние мужички и уходили в «партизанские армии Тамбовского края».

Как-то вечером, недели три спустя после первых слухов о мятеже в Кронштадте, Никита Петрович вернулся из поездки по округе в столицу восстания — село Каменку.

Мрачное молчание, царящее на улицах, еще вчера полных народа, поразило его.

«Перепились все, что ли?» — подумал учитель, слезая с лошади.

— Эй! — окликнул он часового, стоящего около штаба. — Что тут, перемерли у вас все?

— Амба! — сказал он. — Кончились матросы.

— Брешешь! — закричал Никита Петрович. — Как — кончились?

Часовой, не ответив, отошел. Никита Петрович взбежал на крыльцо и уже в сенях услышал тоскливое пенье. Сердце его упало: давно не пели в штабе эту песню. Он толкнул дверь.

В главной, самой большой комнате штаба, при слабом свете лампы, висевшей под потолком, сидели и лежали люди.

— Пей, ребята, одна смерть! — орал краснорожий, бородатый мужик, один из главарей восстания Иван Ишин. — Пой — жить веселей! Мать ее растак!

Пели все — пьяные и трезвые, пели вразброд, дико, протяжно:

Никита Петрович осмотрелся, увидел Антонова, сидящего за столом в центре комнаты, и протиснулся к нему.

— Александр Степанович, что же это такое?

— Пропадаем, учитель! — прохрипел Антонов. — Кончился Кронштадт. Пей! — вдруг дико закричал он. — Чего смотришь, слепой черт! Орясина!

За столом снова запели:

— Пей, говорят, — снова крикнул Антонов. — Нынче пьем, завтра бьемся — жизнь наша такая!

Учитель выпил.

Антонов то забывался в песне, то вдруг замолкал и жевал толстые побелевшие губы. Никита Петрович заметил, как изменился за последние дни Александр Степанович. Еще темнее стали провалы на висках, резче обозначились скулы, и в глазах — безмерная усталость. Такие глаза учитель видел у старых собак.

— Что же теперь делать будем, Александр Степанович? — спросил в тоске Никита Петрович.

Антонов удивленно посмотрел на него и улыбнулся.

— Налог, черти, выдумали. Новую политику заводят. Продразверстку сняли с губернии.

— Чем пить-то, подумал бы, как дальше будем, — сказал Никита Петрович.

— Учи еще меня! Пей!

— Не буду больше! Не время! — Учитель повысил голос. — Позор пить в такое время.

— Пей, говорю, сука! Силком заставлю. Ну, будешь? — Антонов рассвирепел, глаза его налились кровью.

Он размахнулся и ударил учителя. С носа Никиты Петровича слетело пенсне. Учитель нагнулся, стал шарить руками под столом. Антонов носком сапога ударил его по лицу. Люди не видели, что происходило за столом Антонова.

— орали они осипшими, простуженными, сорванными голосами.