– Испачкан, изорван! Но его поколотили уличные мальчишки. Машина гувернантка, Елена Никитишна Сбойлева, угрюмо-кислая девица с длинным лицом, смотрела на Евгения злыми глазами и улыбалась язвительно.
– Где это ты? – спрашивала мать.
– Не лучше ли ему сначала переодеться? – обратился к ней Модест Григорьевич.
Евгений взглянул на отца с благодарностью и поспешил уйти. За ним звенел Машин смех.
«Один только отец умеет вести себя, – думал Женя, переодеваясь. – Только в нем есть эта холодная корректность, которая отличает».
Варвара Кирилловна не намерена была забыть про это неприличное происшествие. За обедом она опять спросила Евгения:
– Скажи, пожалуйста, где ты так перепачкался. И где ты изволишь прогуливаться?
Евгений успел сочинить подходящее объяснение и небрежно ответил:
– Я был у этого… Степанова. Потому и поздно.
– Это что за Степанов? – спросил Модест Григорьевич.
– Но я вам вчера говорил, – это наш гимназист больной. Варвара Кирилловна встревожилась.
– Чем больной? – с обидою и со страхом в голосе спрашивала она. – И когда ты рассказывал? Я ничего не помню.
– Ты еще нас всех заразишь! – воскликнула Софья Яковлевна, брезгливо поводя своими пышными плечами.
– Ах, мама! – досадливо сказал Женя. – Я не пошел бы, если б это было прилипчиво. Надо ж навестить: они – бедные, может быть, я мог бы немножко помочь.
– Какая филантропия, скажите пожалуйста! – насмешливо говорила Софья Яковлевна. – А кто тебя там прибил?
– Никто не бил. Но, знаете, в этих захолустьях такая грязь, что надо иметь привычку там ходить. Мостки поломанные, – я ногу чуть не сломал.
– Потому, должно быть, тебя и провожала эта девчонка! – вмешалась Маша.
– Нельзя говорить «девчонка», – остановила ее Елена Никитишна, – надо сказать «девочка».
– Какая девчонка, Женечка? – спросил дядя, улыбаясь и слегка прищуривая веселые, лукавые глаза.
Евгений покраснел. Елена Никитишна сделала обиженное лицо. Она сочла оскорбительным для себя, что никто не обратил внимания на ее замечание и что Аполлинарий Григорьевич повторил то самое слово «девчонка», за которое она остановила Машу.
– Не знаю, о чем она говорит, – сказал Евгений, пожимая плечами, – я один ходил.
– А краснеешь зачем? – спрашивал дядя.
– Нет, не один, – горячо возражала Маша. – С тобою была черномазая девочка, гимназистка. Ты в кусты спрятался, а она мимо нашего дома прошла.
– Воти неправда, – уверенно сказал Евгений, – ничего такого не было.
– Да ведь я видела, как вы с ней шли в Летнем саду, – говорила Маша.
Елена Никитишна опять остановила ее:
– Вы, Маша, совершенно напрасно смотрели на эту неприличную прогулку.
– Это, должно быть, опять та же Самсонова, – недовольным тоном сказал отец.
– Опять, Боже мой! – патетически воскликнула мать.
– Но я с ней только случайно встретился в саду! – невинным тоном объяснял Евгений. – И не мог же я убежать от нее!
– Какие скороспелые нежности! – воскликнула Софья Яковлевна, сверкая глазами и покрываясь румянцем негодования.
– Мы только немного прошли вместе и расстались. И я вовсе не думал прятаться. Я даже не сразу вспомнил. Что ж тут такого?
– Ах, это все та же мещаночка! – вспомнил и дядя. – Браво, Женечка, у тебя появляется постоянство во вкусах: не на шутку влюбился в свою сандрильону.
– Что ж, что мещаночка? – возразил Евгений. – У нее приданое есть.
– Много ли? – насмешливо спросила мать.
– Тридцать тысяч! – с весом сказал Евгений. Мать пренебрежительно пожала плечами.
– Ну все же деньга… если только отец даст, – вступился дядя, лукаво усмехаясь.
– Не рано ли думать? – спросил отец.
– Это у нее собственные, – сказал Евгений, отвечая дяде.
– Да? – с некоторым вниманием спросила мать.
– Я все это у нее разузнал…
– Вот как! практично! – насмешливо сказал отец.
– Да что это такое! – засмеялась Софья Яковлевна. – Разузнал!
– Дело в том, – объяснял Евгений, – что эти деньги завещал ей дядя, ее крестный отец, и они хранятся в Крутогорске в конторе у другого дяди, нотариуса Жглова.
– Непрочное помещение! – заметил дядя с тою же лукавою усмешкою.
– Вообще, – решила Варвара Кирилловна, – тебе, Женя, о таких вещах рано еще думать.
