Петя, по не забытой еще крестьянской привычке, трогает штакетник, шатает. Кое-где поослабло. Петя останавливается и думает, глядя на штакетник, поглаживая себя правой рукой – от плеча к груди.
– Петь!.. – Лялька опять в окне. – Ты помнишь, как эта… вокруг тебя увивалась-то? «Петя, давайте я вам холодцу положу! Петя, вы летку-енку танцуете?» Лярва…
Петя, возможно, забыл, когда и кто вокруг него увивался, но ему приятно, что – увивались.
– Она сегодня опять будет. Смотри, не сули ей ничего! Ей шиферу надо, лярве.
Петя провел толстой, короткой ладонью по волосам.
– Ты про кого?
– А эта… не знаю, как ее фамилия, знакомая Колмаковых. Все летку-енку-то танцует.
– А-а, – вспомнил Петя. – А чего она хочет?
– Шиферу.
– А в нос не хочет? – Петя смеется молча, весь: животик смеется – как-то прыгает, подбородок смеется, загривок – тоже смеется – напряженно лоснится и дрожит.
Лялька смеется, как сухие бобы по полу сыплет, – мелко, часто и не смешно.
Отсмеялась и еще раз напоминает:
– Не сули, смотри, ничего. А то ты, выпимши, слабый.
– Я-то слабый? – Пете слегка не понравилось, что он бывает слабый.
– А у Маковкиных-то в прошлом году – помнишь? – Лялька опять просыпает горсть бобов – смеется. – Отливали-то…
– Та-а…
– Не сули ей никакого шиферу! А то она сама же разнесет потом: «Мне Петя шиферу посулил!»
– Да ну, что я?..
Петя сходил в сарайчик, принес гвозди, молоток. Не спеша прибил штакетины. Постоял, поиграл молотком, – видно, разохотился поработать, решает, что бы еще прибить.
А Лялька то и дело высовывается из окна.
– Петь, ты помнишь, я тебе пластинку на день рождения дарила? Там еще «Очи черные» были…
– А что?
– Где она?
– Не знаю. А что?
– Хочу взять ее. Может, споем. Чтобы она заткнулась со своей леткой…
– Нет, «Очи» нам не потянуть.
– Подпоем! Я вытяну.
– Не знаю… Там где-нибудь.
Петя подошел к крыльцу, еще постучал молотком.
– Нашла! Петь!..
– А?
– Нашла! Она сегодня заткнется… Я плечами трясти умею. Ты не видал?
– Нет.
– Счас… – Лялька на минуту исчезла… И вновь появилась – в цветастой шали, наброшенной на плечи. – Смотри! – И стала трясти плечами – по-цыгански. Тощая грудь ее тоже затряслась – туда-сюда. Смотреть неприятно.
– Не вывихни кости-то, – сказал он. И поколебал животом – посмеялся.
– Получается? Петь…
– Получается.
Я так думаю, живет в Пете тоска по крупной, крепкой бабе. Но крепкие не так суетливы и угодливы, отсюда этот странный союз. Лялька ублажает Петю, в этом все дело. Петя, этот сгусток неизработанных мышц и сала, явно болен ленивым каким-то, анемичным честолюбием… Впрочем, я гадаю. Много я тут не понимаю.
– Петя!
– Ну?
– Тебе воды погреть – бриться?
Петя потрогал подбородок…
– Погрей.
– Погорячей сделать?
– Ну, так, чтоб терпеть можно. Ты помнишь Михеева?
– Какого Михеева?
– Из потребсоюза Михеев… Я ему еще обсадных труб тридцать пять метров доставал. С шампанским как-то приходил, ты еще шампанским-то подавилась, мы хохотали долго…
– А-а, Михеев! Лысый такой?
– Ну. В пятницу звоню ему: мне надо было два гарнитура достать одному там – помоги, мол. Нет, говорит, у нас, говорит, ревизия недавно была… Поросенок. Ну ладно, думаю себе, я те сделаю в следующий раз, приткнешься.
Лялька прямо взвилась. Чуть из окна не вывалилась.
– Ты вот какой-то… Петя, ты пошто такой есть-то? Неужель ты людей не знаешь? Они вот пронюхали твою доброту и пользуются, и пользуются… Сволочи! Ты будь маленько… это… Ты уж какой-то очень добрый. И для всех ты готов все достать, все сделать. В лепешку готов расшибиться! А они потом нос воротют, сволочи. Ты думаешь, ты им в добро войдешь? На-ка!..
Петя принахмурился, отвернул голову… Вроде виноват. Виноват: добр без меры, без разбора. Глупо добр, а людишки этим пользуются. Вроде он все понимает, но…
– И обо всех у тебя душа болит, обо всех! Об себе только не болит. На кой они тебе черт нужны? Гляди-ка, ночи мужик не спит – думает, думает!.. – Лялька поддала в голосе – это тем, кто во дворе, кто может слышать. – Весь прямо извелся, извелся мужик, а они… Гляди-ка че есть-то!..
Эта сельская пара давно уж не смущается здесь, в большом муравейнике, освоились. Однако прихватили они с собой не самое лучшее, нет. Обидно. Стыдно. И злость берет.
