В этот день даже чайки истомлены зноем. Они сидят рядами на песке, раскрыв клювы и опустив крылья, или же лениво качаются на волнах без криков, без обычного хищного оживления.
Василию показалось, что в лодке не одна Мальва. Неужели опять Сережка привязался к ней? Василий тяжело повернулся на песке, сел и, прикрыв глаза ладонью, с тревогой в сердце стал рассматривать, кто еще там едет? Мальва сидит на корме и правит. Гребец — не Сережка, гребет он неумело, с Сережкой Мальва не стала бы править.
— Эй! — нетерпеливо крикнул Василий.
Чайки на песке дрогнули и насторожились.
— Эй-эй… — донесся с лодки звонкий голос Мальвы.
— С кем ты?
В ответ донесся смех.
— Чертовка! — негромко выругался Василий и сплюнул. Ему очень хотелось знать, кто это едет там; свертывая папиросу, он упорно смотрел в затылок и спину гребца. Звучный плеск воды под ударами весел раздается в воздухе, песок скрипит под босыми ногами караульщика.
— Это кто с тобой? — крикнул он, когда различил знакомую ему улыбку на красивом лице Мальвы.
— А вот погоди, узнаешь! — со смехом отозвалась она.
Гребец обернулся лицом к берегу и, тоже смеясь, взглянул на Василия.
Караульщик нахмурил брови, вспоминая, — кто этот как будто знакомый ему парень?
— Ударь сильней! — скомандовала Мальва.
Лодка с размаху почти до половины всползла на песок вместе с волной и, покачнувшись набок, стала, а волна скатилась назад, в море. Гребец выскочил на берег и сказал:
— Здравствуй, отец!
— Яков! — подавленно воскликнул Василий, более изумленный, чем обрадованный.
Они обнялись и поцеловались по три раза в губы и щеки; на лице Василия удивление смешалось с радостью и смущением.
— То-то я смотрю… и что-то тово оно, — сердце зудит… Ах, ты, — как это ты? На-ко! А я смотрю — Сережка? Нет, вижу, не Сережка! Ан — это ты!
Василий одной рукой гладил бороду, а другой махал в воздухе. Ему хотелось взглянуть на Мальву, но в его лицо уставились улыбавшиеся глаза сына, и ему было неловко от их блеска. Чувство довольства собой за то, что у него такой здоровый, красивый сын, боролось в нем с чувством смущения от присутствия любовницы. Он переступал с ноги на ногу, стоя перед Яковом, и один за другим кидал ему вопросы, не дожидаясь ответа на них. В голове у него все как-то спуталось, и особенно нехорошо стало ему, когда раздались насмешливые слова Мальвы:
— Да ты не юли уж… с радости-то! Веди его в шалаш да угощай…
Он обернулся к ней. На губах ее играла усмешка, незнакомая ему, и вся она — круглая, мягкая и свежая, как всегда, в то же время была какая-то новая, чужая. Она переводила свои зеленоватые глаза с отца на сына и грызла арбузные семечки белыми, мелкими зубами. Яков тоже с улыбкой рассматривал их, и несколько неприятных Василию секунд все трое молчали.
— Я сейчас! — вдруг заторопился Василий, двигась к шалашу. — Вы уходите от солнца-то, а я наберу воды, пойду… уху будем варить! Я тебя, Яков, та-акой ухой накормлю! Вы тут тово… располагайтесь, я сию минуту…
Он схватил с земли у шалаша котелок, быстро пошел куда-то в невода и скрылся в серой массе их складок.
Мальва и его сын тоже пошли к шалашу.
— Ну вот, молодец хороший, я доставила тебя к отцу, — говорила Мальва, искоса оглядывая коренастую фигуру Якова.
Он повернул к ней свое лицо в кудрявой темно-русой бороде и, блеснув глазами, сказал:
— Да, приехали… А хорошо тут, — море-то какое!
— Широкое море… Ну, что же, — сильно постарел отец?
— Нет, ничего. Я думал — он седее, а у него еще мало седины-то… И крепкий…
— Сколько, говоришь, время вы не видались?
— Годов пять, чай… Как уходил он из деревни — мне в ту пору семнадцатый шел…
Они вошли в шалаш, где было душно, а от рогож пахло соленой рыбой, и сели там: Яков — на толстый обрубок дерева, Мальва — на кучу кулей. Между ними стояла перерезанная поперек бочка, дно ее служило столом. Усевшись, они молча, пристально посмотрели друг на друга.
— Стало быть, здесь работать хочешь? — спросила Мальва.
— Да вот… не знаю… Коли найдется что — буду.
— У нас найдется! — уверенно пообещала Мальва, ощупывая его своими зелеными, загадочно прищуренными глазами.
