Окно закрылось…
Ванька с сожалением взглянул на гармонию и живо сообразил, что если он пройдёт в конец улицы и там сядет на Фроловском пустыре, то может играть сколько душе угодно — никто ему не помешает. Поправив картуз на голове и сунув гармонию подмышку, он двинулся вдоль по улице неторопливой походкой гуляющего человека, гордо неся свою голову, степенно поглядывая по сторонам, а внутри его всё играло и вздрагивало в страстном желании вырваться наружу в песне, в смехе, в пляске — как-нибудь и в чём бы то ни было — лишь бы вырваться.
Вот идёт навстречу ему старуха-нищая, стуча костылём по тротуару, изогнутая в дугу, обвешанная лохмотьями. Ванька, поравнявшись с ней, спрашивает её, сунув руку в карман своих штанов:
— Копеечка есть у тебя, бабушка?
— Есть, родимый, есть, — торопливо отвечает старуха.
— Ну-ка давай её… а это тебе, для праздника, семишник…
И он даёт ей две копейки, даёт и с чувством довольства и радости слушает добрые пожелания, которыми старуха устилает ему путь.
На крыльце одного дома лежит большая серая длинномордая собака — Ванька чувствует неодолимую охоту приласкать её… Он складывает губы трубой, протягивает к собаке руку и, щёлкая пальцами, посвистывает ей:
— Фью, фью! Цы! Подь сюда… Барбос! Дружок! Славный пёс… ну — фью, фью!
Но собака не расположена любезничать с Ванькой; она косит на него глаза, скалит зубы и урчит.
— Дура! — говорит ей Ванька, проходя мимо собаки, но он нимало не обижен её поведением.
Телега ломового извозчика, нагруженная какими-то бочками, вывернулась из переулка и задела колесом за тумбу. Извозчик, восседая на бочках, бьёт лошадь вожжами и безнадёжно ругается. Ему лень слезть на землю, хотя положение дела и требует его присутствия на ней. Но Ванька сегодня готов помогать всем людям на свете: ему приятно жить в этот ясный день, и он, не думая, желает быть для всех приятным…
— Вороти левее, дядя! — советует он извозчику, кладёт гармонию на тумбу и хватается за телегу, изо всей силы пихая её в сторону.
— Спасибо! — говорит извозчик, оскалив зубы. — Молодчага ты, парень!
— Вали, поезжай! — отдуваясь от напряжения, говорит Ванька.
Вот он приходит на пустырь. Там толпа ребятишек играет в бабки. Ванька рад их видеть и в то же время чувствует, что неловко так прямо сесть да и заиграть, при мальчишках. Надо хоть поговорить с ними, что ли… И, присмотревшись к ходу игры, он уже командует мальчишкам:
— А ты, картуз, с навеса-то не бей, это не порядок! Бей в разрез, чтобы, значит, — битка в кон, — бабки в бег… Вот… Ну-ка, рыжий, пометься хорошенько… р-раз! Ловко! Двух цен вышиб… аи да рыжий! Ну-ка ты теперь… а ты не нашагивай, шагай в меру, на что прискакиваешь? Вот те и мимо дал!
Ребятишкам нравится Ванькино участие в их игре, они видят в нём знатока дела и внимательно прислушиваются к его замечаниям, один из них даже решается отдать под его опёку свои действия, начинает спрашивать его.
— Куда мне катить? Остаться у кона?
Ванька серьёзно рассматривает его битку, находит её легкой, выбирает другую. Потом советует, как надо целить в кон.
— Ты левый глаз прищурь, руку вытяни по правому глазу, потом размахнись ей и, когда она в одну точку с глазом встанет, — пускай битку! Понял?
Других ребятишек тоже интересуют его уроки, и, окружая его, они наперебой спрашивают у него советов. Он никому не отказывает и, чувствуя себя хозяином положения, становится внушительно серьёзным. Но вспомнив, что уже в мастерской, наверное, встали и пора идти в трактир пить чай, он оставляет мальчишек и вновь идёт по улице, углублённый в мечты о том, как он будет сидеть в трактире и слушать «машину». Она играет одну очень хорошую, но трудную музыку, которую куда как хорошо бы перенять и изобразить на гармонике!..
После полудён Ванька снова на улице. Заломив картуз на затылок, с лицом, красным от оживления и нескольких рюмок водки, выпитых давеча в трактире, Ванька шествует с гармонией в руках и с могучей радостью в сердце, — с радостью, которую он должен сдерживать, ибо у неё нет выхода, не во что отлиться, — шествует и смутно ждёт чего-то очень хорошего и от себя и от людей. Он не пьян, но считает нужным показывать, что немножко «клюкнул», — это придаёт человеку больше шика и удальства. Он пошатывается на ногах, щурит глаза и часто, размашистым движением руки, поправляет картуз на голове, сбивая его всё более на затылок. Ему хочется петь, и он затягивает высоким фальцетом:
