Вениамин. Что же они намерены сделать с тобой?
Элеонора. Меня отошлют назад, туда, откуда я пришла, где солнце не светит, где стены — белые и голые, как в бане, где раздается только плач и жалобы, где я просидела целый год своей жизни!
Вениамин. О каком месте ты говоришь?
Элеонора. Где терзаются тяжелее, чем в тюрьме, где живут несчастные, где жилище тревоги, где отчаяние бодрствует день и ночь и откуда никто не возвращается.
Вениамин. Тяжелее, чем в тюрьме, о чём ты говоришь?
Элеонора. В тюрьме только виновные, там же осужденные навеки! В тюрьме испытуют и выслушивают, а там уж никто не услышит!.. Бедный нарцисс, он всему виной. Я так хотела добра и поступила так дурно!
Вениамин. Но почему же тебе не пойти в цветочный магазин и не сказать: «Это я!» Ты совсем как ягненок, идущий на заклание.
Элеонора. Когда он знает, что он осужден на заклание, он не жалуется и не ищет спасения в бегстве. Как ему иначе поступить!
Элис входит справа с письмом в руке. Газеты всё еще нет?
Элеонора. Нет, Элис!
Элис оборачивается, говорит в кухню. Пусть Лина сходит за газетой!..
Гейст справа.
Элис Элеонора и Вениамину. Уйдите, дети, на минутку.
Элеонора и Вениамин уходят направо.
Гейст. Ты получил письмо?
Элис. Да!
Гейст. Из лечебницы?
Элис. Да!
Гейст. Что же им нужно?
Элис. Они требуют Элеонору назад.
Гейст. Этого-то им не дождаться! Это моя дочь!
Элис. И моя сестра.
Гейст. А как же по-твоему быть?
Элис. Не знаю! Я больше не в состоянии думать!
Гейст. За то я могу… Элеонора, дитя скорби, вернулась к нам с радостью, хотя бы и не от мира сего; её душевная тревога обратилась в спокойствие, которое сообщается и нам. В здравом она рассудке или нет! Для меня она мудрая, потому что умеет сносить бремя жизни лучше, чем я, чем мы. Наконец, Элис, в своем я уме, в своем я была уме, когда считала своего мужа невинным? Я же знала, что он был изобличен вещественными доказательствами и явился с повинной сам! А ты, Элис, ты в здравом уме, если не видишь, что Кристина любит тебя! Если ты уверен, что она ненавидит тебя?
Элис. Какой удивительный способ любить!
Гейст. Да нет же! Твой холод расхолаживает ее в душе, и это ты ненавидишь ее. Но ты неправ, и, стало быть, тебе нельзя не страдать!
Элис. В чём же я могу быть неправ? Разве она не ушла вчера вечером с моим вероломным другом?
Гейст. Ну-с, ушла, и с твоего ведома. Но зачем ушла? Да, вот что тебе следовало угадать!
Элис. Нет, я не могу.
Гейст. Хорошо! Так и носись с тем, с чем носишься!
Дверь в кухню открывается, чья-то рука просовывает газету, которую Гейст берет и передает Элису.
Элис. Это было единственное настоящее несчастье! С нею я мог бы снести все другие! А теперь рушится последняя опора, и вот я падаю!
Гейст. Падай, но падай правым, и ты еще сможешь стать на ноги впоследствии… Ну, что нового в газете?
Элис. Не знаю; я сегодня боюсь газеты!
Гейст. Давай сюда, я прочту!
Элис. Нет! Подожди немного!..
Гейст. Чего ты боишься, что ты предчувствуешь?..
Элис. Самое худшее.
Гейст. Это уже было раньше столько раз… Ах, дитя, если бы ты знал мою жизнь, если бы ты был со мной, когда твой отец на моих глазах шаг за шагом шел к гибели, а я не могла предостеречь многих, кого он вел к несчастью. Когда он пал, я чувствовала себя соучастницей в преступлении, потому что я же знала о преступлении, и если бы судья не был рассудительным человеком, вошедшим в мое тяжелое положение жены, за одно покарали бы и меня!
Элис. Почему он пал, наш отец? Я этого никогда не мог понять.
Гейст. Из-за гордыни, как все мы!
Элис. И почему мы, невинные, должны страдать за его вину?
Гейст. Молчи!.. Молчание, во время которого она берет газету и читает. Элис волнуясь ходит взад и вперед.
Гейст. Что это?.. Разве я не говорила, что между прочим в цветочном магазине был украден и желтый тюльпан?
Элис. Да, я это ясно помню!
Гейст. А тут напечатано… Желтый нарцисс!
Элис в ужасе. Так и напечатано?
Гейст, опускаясь в кресло. Это же Элеонора! Боже мой! Боже мой!
Элис. Стало быть, на том не кончилось!
Гейст. Тюрьма или лечебница!
Элис. Невозможно, чтобы она это сделала! Невозможно!
Гейст. И вот теперь имя семьи будет поругано снова…
