— Барон! Хорош барон, нечего сказать! Он бросил ее прямо в день свадьбы, успев заполучить приданое, обещанное ее бабушкой, если он женится: аккурат два миллиона… Знаю я эту историю. Он улепетнул в тот же самый вечер, улучив момент, когда Агата пошла сменить свадебное платье на дорожный костюм…
— Невероятно! — воскликнул Жиль.
Николя грустно посмотрел на него и сказал с упреком:
— Послушай, Жиль, ты же знаешь, что мама…
Г-жа Плассак вздернула свой остренький носик (в этот момент она разрезала пирог), глаза ее блестели за стеклами очков.
— Причем уехал-то он не один, чтоб вы знали!
— А с кем же? — вновь с притворным интересом спросил Жиль.
Николя повторил:
— Послушай, Жиль! Ну к чему все эти расспросы?
— Во всяком случае, не с девицей!
— Тогда с кем же? — настаивал Жиль.
— Если вы не знаете, то лучше вам и не знать.
По тону г-жи Плассак Жиль понял, что зашел слишком далеко. Она приоткрыла ставни и объявила:
— Гроза собирается…
Солнце исчезло. Какой же он все-таки тяжелый, этот сливовый пирог! Колокол зазвонил к вечерне. С улицы доносился шум шагов, слышались неясные голоса: то прошли девочки из благотворительного общества, которые через четверть часа будут петь псалмы на латинском языке, нисколько не смущаясь от того, что смысл песнопений им совершенно непонятен.
Колокол не разбудил юную Мари, заснувшую в слезах. Г-жа Агата, тихо вошедшая в ее комнату, тоже не стала будить ее. Она несла на подносе шесть пунцовых раков, бисквиты, несколько спелых персиков, сливы, подпорченные осами, и запотевший графин. Г-жа Агата поставила поднос на круглый столик. О, это тело подростка в объятиях печали и сна! Мари спала, уткнувшись лицом в предплечье; согнутая нога и колено были свежи и белы, как камень в проточной воде, которого никогда не касалась ничья рука. Солнечный луч играл на легком рыжеватом пушке другой ноги, которая свисала с кровати. От этого слегка вспотевшего тела, от этих хрупких сплетенных рук, открывавших темное золотистое пятнышко под мышкой, исходил запах скорее растительный, а не животный, запах воды и земли, запах океана и сада. Г-жа Агата подняла глаза и увидела свое отражение в оконном стекле: ее костистое лицо было покрыто пятнами, блузку она не стирала с прошлого воскресенья. В стекле не были видны круги от пота под мышками, но ей-то известно, что они там есть. Эта блузка слишком широка в груди! «У меня нет грудей…» Право же, Господь проявил бы больше милосердия, если бы так оно и было. Потому что лучше уж не иметь ничего, чем то, что было у нее. С того места, где она стояла, г-жа Агата не могла видеть груди юной Мари, но она прекрасно знала, какие они. Тот же солнечный луч, который касался ноги лежавшей перед ней девочки, осветил и костлявое предплечье г-жи Агаты. Хотя она задерживала дыхание, Мари пошевелилась и спросила: «Кто здесь?»
Г-жа Агата указала на поднос:
— Поешьте. Но сначала прикройтесь.
— Нужно было постучать, — сказала Мари. — Я бы надела платье, прежде чем позволить вам войти.
— Вы ничего не можете мне позволить, потому что вы ничего не можете мне запретить.
Боже мой! Она рассердила г-жу Агату, свою единственную надежду, свой последний шанс! Она обвила хрупкими руками шею учительницы: «Что я ей сделала? Почему она больше не любит меня?» Г-жа Агата чувствовала тепло прижавшегося к ней тела.
— Ну что вы, Мари!
Она тихонько отстранила ее.
— Одевайтесь, а потом поешьте.
— Я не хочу есть.
— В вашем возрасте всегда хотят есть.
Она помогла девушке надеть платье, усадила ее перед столиком и придвинула к ней поднос.
— Это все, что оставил ваш отец. Его невозможно было остановить.
Мари передернула плечом. Если бы даже отец лопнул от обжорства, это не слишком бы их задело, ее и Жиля. Если бы отец и мать вдруг вместе умерли, если бы исчезли куда-нибудь… Она вытерла пальцы и спросила:
— Разве есть какая-нибудь разница между Салонами и нами? Чем мы лучше Салонов?
Верхняя губа г-жи Агаты приподнялась над белыми, но некрасивыми зубами, над выступающими вперед клыками: она улыбалась.
— Спросите у вашей матери. Я этого не знаю.
— Но все-таки скажите! Какая разница?
