Новость. Верочка подвизается на подмостках какого-то загородного театра. Поет шансонетки: зарабатывает, как может, свой хлеб. И он, Карташев, хотел было зарабатывать, но от матери полетели и телеграммы и письма, получил на дорогу и еще получит. И все-таки ничего, кроме долгов, у него нет: квитанции на все вещи просрочены — верно, и продали уж их… Сюртучная пара, стоившая сорок пять рублей, так и пропадает за семь… Эх, если бы тысячу рублей: сделал бы себе все новое, поехал бы на острова, посмотрел бы на Верочку… А может быть, и у него, Карташева, есть актерский талант, и он бы мог зарабатывать… Вдруг — так, шутя — попробует себя, и окажется у него громадный талант. И он знаменитость, все наперерыв его приглашают, во всем мире известен; за каждое представление по пяти тысяч… Эх, надо заниматься…
Когда он так занимался однажды, раздался звонок, и к нему в комнату вошла худая, с плоской, как доска, грудью, горничная Шацкого.
Она подала Карташеву письмо от Ларио.
Ларио писал, что у Шацкого третий день жар, жалуется на голову, которая вздулась, лицо красно, как бурак, пухнет, а сегодня начался и бред.
«Приезжай, потому что черт его знает, что мне делать: он меня заложил, я его, — и теперь мы даже и выйти не можем».
Карташев, захватив с собой все, какие были у него, деньги — а было рубля три, — поехал к Шацкому.
Дело было хуже, чем он ожидал.
Шацкий был неузнаваем под водянистым красным колпаком, раздувшим его нос, губы и щеки. Неподвижно лежа, он что-то выкрикивал по временам, что-то говорил непонятное, горячечное. Очевидно, ему рисовалась его домашняя обстановка: он спорил, торговался или ругался с отцом, с зятем…
Ларио сидел на диване в грязном нижнем белье и уныло смотрел, не сводя глаз, на Шацкого.
В доме не было ни копейки денег. Имелся только чай, сахар да несколько папирос — все, купленное на деньги, вырученные горничной от залога вещей заболевшего Шацкого.
— Ну, спасибо, хоть приехал, — обрадовался Ларио, — а то сумно… того и смотри, помрет…
— За доктором посылал?
— Понимаешь… к кому же я пошлю?.. кого?.. я сам, как видишь… эта дура горничная…
— Доктора прежде всего надо, — сухо перебил Карташев.
— Конечно, надо, — обиделся Ларио, — и я отлично понимаю, что надо… затем и послал за тобой…
— Надо Ваське дать телеграмму…
Карташев написал телеграмму и отправил ее с горничной.
Ларио сидел молча, обидевшись и надувшись.
— Давно он заболел? — спросил как мог мягче Карташев.
— Понимаешь… собственно, вчера…
И Ларио торопливо, озабоченно, полузакрыв свои итальянские глаза, начал рассказывать, как и когда началась болезнь Шацкого.
— Понимаешь… эту ночь я почти всю не спал с ним… Голова болит… Черт знает как это все глупо…
— Ложись, я останусь…
— Ты останешься?
Ларио сразу успокоился и удовлетворенно посмотрел на Карташева…
— То есть черт знает как это все тут вышло, — именно только недоставало заболеть ему… Хлеба нет, чаю нет… Заложил его платье…
Ларио развел руками.
— Заложил?!
— Ну, а что ж — с голоду подыхать? И квитанцию положил ему на столике: помрет — ничего не надо, а жив останется — недорого… рубль семь гривен только и дали… Купил три фунта сахару, четверть чаю, колбасы там, хлеба, пять десятков папирос, дал горничной на дорогу к тебе — и все!
Ларио, точно извиняясь перед Карташевым, развел руками.
— Да-а… — раздумчиво протянул Карташев.
Оба замолчали.
Горничная возвратилась с квитанцией от телеграммы, поставила самовар и подала его.
— Ну, а этот урок за границу, о котором хлопотал для тебя Шацкий? — спросил Карташев.
— Понимаешь, опять сегодня приходил швейцар: просил прийти… ну, а как? Вот я хотел поговорить с тобой… понимаешь, хоть бы на время, только сходить…
— Да, необходимо… надевай мое платье, — я ведь все равно никуда не пойду… Разве вот не спал ты?
— Это ничего… Разве пойти в самом деле?
— Иди, непременно иди… Может, задаток дадут.
— Пожалуй, пойду я… Или уж Ваську подождать? До завтра, все равно уж…
— Нет, нет! сейчас надо… Завтра уж могут другого взять.
Ларио совсем было оделся и опять нерешительно проговорил:
— Неловко, знаешь…
— Что ж, Петя, с голоду же иначе сдохнешь…
