Василий Петрович Шишков всей своей фигурой резко отличался от остальных интендантов, и хотя он тоже бодрился, неопределенно отшучиваясь от фамильярного панибратства своих коллег, но Карташев сразу почувствовал в нем свояка по положению и прильнул к нему всей душой.
Василий Петрович увел его в гостиничный сад и, забравшись в глухую аллею, спросил Карташева:
— Вы что, с ума, что ли, сошли? Ну, я старик, жизнь моя разбита, имение не спасти, дети с голоду умирают, я сам ничего не знаю и никуда не гожусь, но вы… вы… ведь вы же инженер, перед вами широкая дорога, а вы хотите замарать себя в самом ее начале так, что потом вам все двери же будут закрыты. И нам наш позор уже не долго нести — десять лет, и в могилу, а волочить его через всю жизнь…
— Но куда же мне деваться? — с отчаянием ответил Карташев. — Я искал инженерного места — нет. Да и инженер я ведь только потому, что у меня диплом, но я ведь ничего, решительно ничего не знаю.
Василий Петрович ходил рядом с Карташевым и молча слушал.
— Послушайте, — перебил он вдруг Карташева, — знаете что? Вы слыхали, что сюда вчера приехал инженер строить дорогу на Галац?
— Нет, не слыхал. Да и приехал-то он, вероятно, уже с набранным штатом.
— Кого-нибудь из инженеров вы знаете?
— Ни одного человека, кроме своих товарищей по выпуску.
— Пойдите на всякий случай к главному инженеру.
— Нет, не пойду. Если бы вы знали, как это унизительно — идти просить и получить наверно отказ…
— Плохо, плохо, — говорил огорченно Василий Петрович. — С такими задатками пассивно плыть по течению затянет вас в такую тину жизни…
Он нетерпеливо вздохнул.
— Эх, русская нация! голыми руками бери и вей какие хочешь веревки… И кто говорит? Я…
Василий Петрович с добродушным комизмом ткнул себя в грудь и посмотрел на часы.
— Ну, а все-таки хоть и на проклятую службу, а время идти…
Были сумерки. Дядя ушел еще и еще толковать с интендантами, а Карташев лежал на своей кровати и смотрел в полусвет окна, выходившего в сад.
Дверь номера отворилась, и раздался голос Василия Петровича:
— Кто-нибудь есть?
— Я, — ответил Карташев.
— Вас мне и надо. Ну, я познакомился и переговорил с главным инженером, — он вас просил прийти к нему.
— Когда? — испуганно поднялся с кровати Карташев.
— Сейчас.
— Ну? Надо одеться.
Карташев зажег свечу и начал быстро одеваться в самое парадное свое платье.
Одеваясь, он расспрашивал Василия Петровича, как же все это вышло.
— Да просто пришлось обедать за одним столом, познакомились, разговорились, я сказал, что у меня есть здесь один знакомый инженер, он сказал сначала, что все места уже заняты, а потом подумал и сказал: «Пускай придет ко мне».
Карташев радостно слушал и верил.
В действительности же Василий Петрович еще утром, говоря с Карташевым, задумал и привел в исполнение свой план. После службы, надев мундир, он отправился в номер, где жил главный инженер, представился ему и с просьбой не выдавать его рассказал о фальшивом положении Карташева.
Главный инженер ответил ему:
— Места все заняты… Я мог бы его взять, дело, может быть, развернется, но на первое время ему придется помириться с очень скромной ролью.
Карташев торопливо причесывался и взволнованно отдавался радостному чувству: неужели он все-таки будет инженером, неужели он опять инженер?
— А вы не пойдете со мной? — спросил в последнее мгновенье Карташев, держа в руках свидетельство об окончании курса.
Василий Петрович только рассмеялся и махнул рукой.
— Ну, идите…
Карташев, прежде чем выйти, разыскал коридорного и просил его доложить о нем главному инженеру.
Загнанный, сбитый с ног коридорный долго не мог понять, чего хочет от него Карташев, и все повторял ему с хохлацким выговором:
— Ну, когда надо, так и идите, чем же я тут могу помочь? Ось и дверь не заперта.
И в доказательство коридорный действительно приотворил дверь.
— Кто там? — раздался густой голос.
Карташеву ничего не оставалось больше, как скрепя свое сильно бившееся сердце перешагнуть порог и остановиться с разинутым ртом. На полу, перед ним, лежало два человека. Один толстый, в рубахе с расстегнутым воротом, из-за которого выглядывала волосатая грудь, уже пожилой, другой более молодой, худой, нервный, бритый, с черными усами, с строгим лицом и недружелюбным взглядом своих черных, мечущих искры глаз. Оба лежали на карте, толстый водил по ней красным карандашом, а худой внимательно следил.
