— Пепеэсовец[6] — адвокат Сладкевич.
— Он уже социалист? Скоро! Прожженная бестия! Вы с ним поосторожнее, отец Иероним! Пока ситуация ныяснится, этот способен трижды продать нас немцам. Я привезу из Варшавы нескольких офицеров, которых надо устроить в порядочных семьях. Начнем отбор людей, будем, потихоньку вооружать их…
Пусть кто-нибудь из ваших коллег выступит в проповеди с призывом к борьбе за отчизну и великую Польшу. Если его даже арестуют — неважно, выручим! Я привезу денег. Пока вот пятнадцать тысяч марок. Кстати, предупредите, кого нужно, о скором крахе немецкой марки. В Варшаве я встречусь с папским нунцием[7] и попрошу совета, как, нам дальше действовать. А сейчас основная задача — собирание сил… Вот, кажется, все, что я хотел вам сказать. Теперь я вас прошу поехать к князю Замойскому и передать ему это письмо.
Оба поднялись.
Франциска засмотрелась на парня, рубившего дрова. Вот он замахнулся, ударил, и далеко в сторону отлетела половина чурбана. Второй удар, третий… Быстро росла гора поленьев. И в том, как легко взлетал топор, чувствовалась уверенность и молодая сила.
— Ты бы передохнул немного. Куда торопишься? — проговорила Франциска, складывая выколоченный ковер.
Юноша недоумевающе взглянул на горничную. Глаза у него синие, над ними черные брови, словно крылья в полете. Непослушный завиток волос навис над глазами.
«Красив мальчишка, без спору, хотя этого еще не знает. Губы еще детские, нецелованные», — опытным женским взглядом отметила Франциска.
Улыбнулась ему. В этом парне, рослом и сильном, что-то хорошее, нетронутое. И странно, что голос у него не юношески ломающийся, а окрепший, мужской.
— Может, я вам мешаю?
— Да нет же! — возразила Франциска. — Но ведь ты с самого утра работаешь без отдыха, как будто тебя кто подгоняет. Ты обедал?
— У меня… того… обедать-то нечего. Да и не хочется.
— Ну да, рассказывай! Глупости! Помоги ковер внести, потом пойдем на кухню, покушаем. Я тоже не обедала.
Парень в нерешительности.
— Такого уговора не было… Старший ваш, в синем кафтане, что нанимал, про обед не говорил.
— Это мой свекор… Бери ковер! Поешь, там у них не только на тебя — на десятерых хватит. Не бойся, от этого не обеднеют! — Франциска нетерпеливо поправила передник.
Юноша поднял ковер и, взвалив на плечи огромный сверток, пошел за горничной в палац.
— Дай нам, Барбара, чего-нибудь поесть. Да побольше! Надо хлопца накормить, да и я проголодалась, — сказала Франциска, войдя в кухню. — С этим праздником в доме все вверх дном! А что будет, когда он наступит… Прием на сто гостей, оркестр из города… Матка боска! Такого уж давно не было, — говорила Франциска, усаживая парня за стол, на который Барбара уже ставила тарелки с борщом.
— Как тебя зовут? — наливая парню вторую тарелку, спросила Франциска.
— Раймонд.
— А фамилия?
— Раевский.
— Ты городской? У тебя есть отец и мать?
— Есть.
— Что же, видно, плохо живется, что на заработки ходишь? Отец на войне?
— Нет.
— А где же? — не унималась Франциска. Юноша промолчал. Франциска понимающе вздохнула.
— Бросил вас, наверное?
В кухню вбежала Хеля. Стрельнув глазками в незнакомого парня, защебетала:
— Панство едет к Замойским… Графиня в коляске, а молодой граф верхом. Сейчас Анеля завивает графиню Стефанию, а я бегу на конюшню, чтобы через час подавали лошадей.
Дверь снова открылась. Вошел Юзеф.
— В кухне опять посторонние! Я что говорил, Франциска? И потом поскорее ешь, тебя звали наверх, — раздраженно сказал он.
— Да что это такое? Поесть спокойно не дадут! С утра до поздней ночи бегаешь, бегаешь — и все мало! Все еще чего-то придираются, — огрызнулась Франциска.
— Ну-ну, укороти свой язык! — прикрикнул Юзеф. — А ты, хлопче, кончай работу, потом прохлаждайся, сколько хочешь. Тут тебе делать нечего… Дрова сложить там же, на заднем дворе, в сарае. Двор подмести. Тогда придешь за деньгами. Ну, отправляйтесь по местам! — повысил голос Юзеф.
Юноша поднялся так стремительно, что старик попятился.
— Спасибо за угощение, — обращаясь не то к Франциске, не то к Юзефу, сдавленно произнес Раймонд и быстро направился к двери.
