Раевский почти касался головой потолка низкой крошечной комнаты. Единственное окошко выходило в стену какого-то сарая. Было темно и тесно.
Ядвига, надевавшая пальто, оглянулась.
Сигизмунд снял отяжелевшей рукой шапку и сказал тихо:
— Добрый день, Ядзя!
Несколько секунд Ядвига смотрела широко раскрытыми глазами.
— Зигмунд!..
Она рыдала, судорожно обняв его, словно боясь, что его опять отнимут у нее.
— Зачем же плакать, моя дорогая, зачем? Вот мы и опять вместе… Не надо, Ядзя… — уговаривал ее Раевский.
Раймонд не отрываясь смотрел на отца. Это о нем рассказывала ему мать длинными вечерами с глубокой нежностью и любовью. В своем воображении Раймонд создал прекрасный образ отца, мужественного, сильного, справедливого и честного.
В сердце мальчика вместе с любовью к отцу росла ненависть к тем, кто его преследовал, заковал в кандалы, сослал на каторгу.
Мальчик не мог ясно представить себе, что такое «каторга».
Он чувствовал только, что это что-то мрачное, безысходное. Мать говорила о далекой, где-то на краю света, стране — Сибири, где лютый холод, непроходимые леса или мертвые поля, покрытые снегом. На сотни километров кругом — ни единой живой души. И вот там, в этом мрачном краю, люди в кандалах глубоко в земле роют золото для царя. Их сторожат солдаты. Это и есть каторга. И там его отец.
Сколько слез пролил мальчик, слушая печальные повести матери о том, кто хотел лишь одного — счастливой жизни для нищих и обездоленных…
Кому, как не сыну, могла рассказать мать о своем незаживающем горе, о молодой искалеченной жизни, о том, кого она не переставала любить и ждала все эти долгие годы? Всю свою неистраченную нежность перенесла мать на сына.
Мальчик рос чутким н отзывчивым к чужому страданию и горю. Он был для матери единственной радостью, она только им и жила. Годы шли. Мальчик вырос в сильного мужчину. Часто, глядя на него, она вспоминала свою молодость, то время, когда Сигизмунд приводил на свидания с ней, такой же молодой и красивый. Как надругалась над ней жизнь…
Самые лучшие годы прожить без друга, знать каждый час, что он страдает… И вот он вернулся, отец и муж. Седой и суровый. На лбу, словно два сабельных шрама, глубокие морщины…
Отец выше его. Он сильный. Раймонд чувствует это по руке, обнявшей его за плечи.
— Тато, милый! — тихо шепчет он.
Сарра смущенно наблюдала за происходящим. Ей было неловко за свое невольное присутствие. «Так вот он какой, этот таинственный отец Раймонда!.. А ведь я это почти угадала», — радуясь за своих друзей, думала она.
— Ядвига Богдановна, я побегу, а вы оставайтесь. Я скажу, что вы заболели, — тихо сказала она.
Ядвига пришла в себя.
— Ах да, мастерская… Подожди, Саррочка! Мне нельзя оставаться сегодня ведь Шпильман приказал нам с тобой ехать к Могельницким. Если я не приду, он меня выгонит… — Она повернулась к мужу и прошептала, словно оправдываясь: — Прости, Зигмунд, я должна уйти. Мне нужно самой примерить и сдать дорогой заказ. Я постараюсь вернуться пораньше… Ну… Раймонд тебе все расскажет… Господи! Неужели это правда, что ты вернулся?
На пороге она еще раз обняла мужа и закрыла дверь.
— Эта девушка — ваша приятельница? — быстро спросил Сигизмунд сына.
— Да, отец.
— Догони их и скажи матери, чтобы о моем приезде ни она, ни эта девушка никому не говорили.
Раймонд понял и быстро вышел из комнаты.
Когда он вернулся, отец задумчиво сидел у стола, склонив на руку седую голову. Он посмотрел на сына и улыбнулся с суровой нежностью. Раймонд стоял перед ним, не находя слов.
— Вы, наверное, есть хотите? — тихо спросил он, наконец.
— Хочу. Только не говори мне «вы».
Опять наступило молчание. Они всматривались друг в друга. Сын знал об отце многое, но отец о сыне — ничего. Сигизмунда Раевского тревожила эта неизвестность. Чем жил и к чему стремился этот рослый юноша? Как сложатся их отношения? Будет ли он его другом и соратником или останется получужим, посторонним, от которого надо скрываться, как и от обывателей-соседей? Как всегда, Раевский повернулся лицом к опасности:
— Садись, сынок, расскажи, как вы жили…
Раймонд сел за стол, смущенно улыбаясь. Отец смотрел на его красивое, с девичье-нежными чертами лицо и хмурился. Он искал мужества в этом лице и только в синих глазах на миг уловил что-то желанное.
