— Бей их, мужики, они правду прячут!
Этот вопль был подхвачен всеми. Вохровцы ничего не понимали: Сторожев молчал, молчал потому, что впервые испугался мужиков до дрожи в коленях.
— Помолчи, Марья, — прошипел он и примирительно обратился к мужикам. — Эк, расшумелись! Нужен мне Фрол. Испужал он меня своими листами. Идите, братцы, по домам. Иди, Фрол, нечего народ смущать.
— Не-ет, — Фрол Петрович упрямо потряс головой. — Я теперича до самого Антонова пойду. А ну, скажу, ответствуй, когда эту канитель кончишь?
Толпа, забыв о Сторожеве, одобрительно зашумела.
— Скажи, устал, мол, народ!
— Пахать скоро надоть, а они воюют.
— Довольно, мол, сытехоньки.
— Опять же листы!
И тут, вспомнив о бумагах, отобранных Сторожевым у Фрола Петровича, толпа снова накинулась на него.
— Отдай листы, Петр! Отдай сей же час!
Сторожев скривил губы, вынул бумаги и молча протянул Фролу Петровичу. Тот бережно свернул их, положил за пазуху и обратился к народу:
— Идите домой, мужики. Поутру ждите меня с ответом от Антонова.
— Поберегись, Фрол! — предупреждающе крикнул Демьян Косой. — Убьют!
— Не убьют, — торжественно молвил Фрол Петрович. — А и убьют — меня только. Правду им не убить, вечная она.
Он сошел с паперти и, окруженный оживленными людьми, пошел к дому. Андрей Андреевич рысью кинулся к себе. Сторожев смотрел им вслед и думал:
«Все прахом идет, нет под ногами твердости. Все зыбко, все шатается… Какую силу я им показал? Этих двух на глазах у них взять не смог… А они-то взвыли! Что будет, что будет?..»
Весь день и вечер допоздна шли в селе разговоры о налоге, о новой жизни. Антоновские комитетчики боялись показываться. Исчезли и милиционеры.
2
По дороге в Каменку Фрол Петрович заночевал у сестры в Грязном и здесь рассказал он, о чем рассказывал в Двориках: о Ленине и ласковых его речах, о том, что тихо в других губерниях, не слышно о мятежах и боях.
А рано утром приехал Сторожев из Двориков, где он уже успел до полусмерти избить Андрея Андреевича, как волк рыскал по Грязному, искал листы, что привез с собой Фрол Петрович, не находил, избивал упорствующих в молчании мужиков, ничего от них не добился и, разъяренный, уехал в Каменку, захватив с собой Фрола Петровича.
Сунув его в смрадный подвал, где томились десятка полтора заключенных, он разыскал адъютанта Антонова, рассказал о происшествиях в Двориках и Грязном.
— Главного смутьяна, старикашку одного, я приволок. Посадил в каталажку, но что с ним делать, знать не знаю.
Адъютант пошел с докладом, а вернувшись, разрешил Сторожеву зайти к «самому». В дверях Сторожев столкнулся с мрачным Сапфировым.
— Что там? — спросил его Сторожев, услышав пьяную песню в кабинете.
— Гуляют! — Санфиров сплюнул и смачно выругался. — Смутно у меня на душе, Сторожев. Не то я думал увидеть…
— Пошел-ка ты со своей душой, — грубо оборвал его Сторожев. — Тут такие дела затевают красные — держись! — Он постучался и вошел в кабинет.
Антонов, Косова, Герман и Ишин пили. Герман играл на гармонике и орал во всю глотку:
Пулеметы затрещали,
Александр кричит: «Ура!
По колени в крови стану,
Чтобы власть была моя!»
— В-верно, на коленки! — выкрикивал Антонов с блуждающим взглядом. — Всех, всех! Ничего, м-мы с мужиком еще столкуемся. Эй, Сторожев, где старик?
— Да в каталажке он, Сашенька, — отвечала Косова, растерзанная и пьяная. — В подвале он, миленок, ожидает царствия небесного.
— Привести! — распорядился Антонов. — Ну, чего уставился? — крикнул он Сторожеву. — Иди веди.
— Избили его мои ребята, — хрипло сказал Сторожев. — Пусть отлежится малость.
— П-пусть, — согласился Антонов. — А п-потом веди. У-у, звериное племя! — с угрозой бросил он вслед вышедшему Сторожеву: — Гуляй, братва, наша берет! — И запел фальшивя:
Мы пить будем, гулять будем,
А смерть придет — помирать будем!
— У Ленина был, — бормотал между тем Ишин. — Ск-кажите, пожалуйста! П-правду какую-то приволок! П-правда! Ха-ха!
— Да брось ты, Иван! — выдавила из себя Косова. — Какая там правда! Нет ее. Сам же сказал: во щах слопали.
— Верно, Марья, верно! Какая там, к дьяволу, правда! — Ишин махнул рукой. — Хотите, расскажу сказку?
