1
Лешка частенько наезжал из Грязного в Дворики и, если не было дел, шел к Наташе, засиживался допоздна. Когда ребятишки Андрея Андреевича укладывались спать, а следом за ними и Фрол Петрович начинал похрапывать, Наташа и Лешка залезали на печь, укрывались зипуном, шепотом говорили о жизни, о любви, целовались, и бессонная ночь летела быстро.
Фрол Петрович знал, почему в такие ночи пустует постель Наташи, вздыхал и томился тоской: неженатыми живут ребята, Лешка — парень неуверенный, вдруг опозорит дочь, бросит? Но разговор о свадьбе все откладывал да откладывал. Да и не до того ему было: он все ждал Андрея Андреевича, ужасался при мысли, что его могли убить или упрятать в тюрьму, каждый день наведывался к детям Андрея, жившим у сердобольных соседок, спрашивал, не объявился ли, часом, их отец.
Пропал друг сердечный, сгинул, и узнать не у кого, где он, что с ним стряслось! Черно было на душе Фрола Петровича еще и потому, что не мог он простить Антонову обманного отступления. Люди потеряли лошадей, последнее добришко, пятеро мужиков из Двориков попали в «плен», о них не было ни слуха ни духа.
«Может, и Андрей с ними? — тоскливо думал Фрол Петрович. — Ахти мне, горестному, кругом лжа и обман… И пятеро сироток. Нет, надо искать Андрея, выручать из беды друга-приятеля!»
Наташа и Лешка тоже не думали о свадьбе. Да и какая там свадьба, заварухе конца не видно.
Ночами Лешка, как умел, объяснял антоновскую «правду», привозил ей листовки, она читала их, и казалось девке: на край света пойдет за Ленюшкой, знающим, как покончить с мужицкой бедой.
— В отряд запишусь, — как-то сказала она ему.
Лешка приподнялся на локте и грубо отрезал:
— Я те дам отряд! Шлюхой захотела быть?
— Маруся Косова ездит же…
— Маруся Косова — дрянь баба. Она с Антоновым путается, ей один конец. У нее батька и братья в полках, ей податься больше некуда. А тебе чего там делать?
— С тобой быть… Лешка, а ну, как убьют тебя красные?
— Не убьют, у меня кровь заговоренная.
— Если убьют, в отряд уйду, — сверкая глазами, шептала Наташа. — Сама резать красных буду. У-у, проклятые, не дам спуску, не гляди, что я девка!
И Лешке в такие минуты становилось страшно, и совестно ему было: смутил он тихую, мирную жизнь девушки.
А она забеременела; ненасытной была в любви, забывала все, кроме Лешки, кроме милых его рук, терпких его губ.
Однажды открылась. Засмеялась тихим счастливым смехом, когда впервые услышала толчки под сердцем. Лешка целовал ее и шептал:
— Сын, сын, Наташка, сын будет!
И она смеялась, смех ее слышал Фрол Петрович, крестился и охал.
Порядили ребята пожениться на днях и зажить по-людски.
Да не пришлось!
2
Недели три спустя после отступления Антонова Листрат в первый раз в одиночку заскочил в Дворики — навестить мать.
Он пробрался в Дворики тайком. Впрочем, разведка сообщила, что сельские комитетчики в тот день уехали на уездное совещание «по текучему моменту», милиционеры либо спали, либо играли в картишки, забравшись в теплое помещение комитета, дозорный на колокольне, должно быть, уснул, а караульных Листрат Григорьевич объехал стороной. Задами он пробрался к ветхому своему дому.
В этом враждебном селе, близ жалкой, пересыхающей летом речки, стояла родная избенка, и знал Листрат: сидит там у замерзших окон одинокая старушка мать, ждет своих сынов, своих соколов, слушает, не раздастся ли в угрюмой, настороженной тишине звон подков.
Листрат привязал серого неуклюжего жеребца под развалившимся навесом.
«Все идет прахом, — мелькнула мысль, — без мужика двор не двор!»
Он всыпал в кормушку овса, высморкался и тихо вошел в избу.
Мать сидела у окошка, смотрела в заречную даль и перебирала привычным жестом концы старенького платка.
