Том 2. Одиночество - страница 58

— Да провалиться мне… — начал было Андрей Андреевич, но Аким, один из комитетчиков, тоже порядочно нагрузившийся, прервал его.

— Мы-то не скажем, — с сомнением в голосе молвил он. — А вдруг сельсовет своим проболтается?

Комитетчики единодушно поддержали мудрое слово Акима Плаксина, а Фрола Петровича оно привело в неописуемый азарт.

— А ну, позвать сюды Фомку! — распорядился он. — Аким, сбегай за Фомкой Лущилиным, да мигом!

Пока Аким бегал за Фомкой, Фрол Петрович разбирался в бумагах. Их пропасть: приказы, протоколы комитета, инструкции, стихотворные прокламации Димитрия Антонова за подписью «Молодой лев». Фрол Петрович крутил головой и хмыкал. Прочие болтали о чем попало.

Вошел член совета Фома Лущилин, малорослый, с редкой бородой на остроконечном подбородке, снял шапку, поклонился комитету, потом спросил посмеиваясь:

— Уж не вешать ли меня удумали, отцы?

Все рассмеялись, а Фрол Петрович, сдвинув очки на лоб, укоризненно замотал головой.

— Дурень ты, дурень! — добродушно начал он. — Да на кой нам ляд тебя вешать, грех на душу брать? Ты всех комитетчиков знаешь, мы — сельсоветчиков. Начнем друг дружку изничтожать, что ж это получится, сообрази, дурья твоя голова! Садись, кум, пей и ешь.

— Дэт так, — согласился Фома, наливая себе самогонки. — Только Сторожев надысь так плетьми меня выгладил, вся спина в дырках. А ваши шкуры, вижу, целехоньки.

— Налетит Листратка, наши шкуры выгладит, — резонно возразил Аким Плаксин. — Ну, это пустое, а вот тут Фрол Петров истинно сказал: чтоб про потайной склад мы своим ни слова, ты своим — ни гугу!

— Да чтоб меня разорвало! — Фома для верности побожился. — Ихнее дело воевать, наше — пахать.

— Верно, кум! — Фрол Петрович подлил еще Фоме. — Теперича, — продолжал он, — наши набегут, хоронитесь у нас, понял ли? Ваши налетят — нас хороните. И без выдачи…

— Окстись, кум! — взорвался Фома. Ему очень нравился мудрый договор о взаимной безопасности. — Да нешто мы басурмане? Свояки, кажись.

— Тады выпей еще, — покровительственно заметил Данила Наумович. — Всяка власть от бога, всяку власть уважай, понял? Ты нас, мы, значитца, вас.

Все члены комитета хором высказали полное одобрение речи председателя, а Фома выпил третью.

— Флаг повесили, — завистливо сказал он, отдышавшись. — А мой — Листрат унес. Придут наши — чего повешу?

— А ты не горюй, — великодушно утешал его Фрол Петрович. — Я у Наталки кусок кумача возьму. Вешай заместо флага.

— Это ты меня вот как ублаготворишь! — со слезой проговорил Фома, полез к Фролу и расцеловал его мокрыми губами. — Потому без флага — какая я власть? Так выпьем, чтоб пронесло этот вихорь.

Стряпуха поставила на стол яичницу, и комитетчики навалились на нее и самогонку с великим усердием. Фома не отставал от них.

— А поутру, — директивным тоном сказал Данила Наумович, насытив необъятную утробу, — всем миром двинем суседние села присоединять.

— В-верно! — Андрей Андреевич пришел в дикий восторг. — Чем мы их хуже? Страдать, так всем, мать их всем в мать-перемать…

Яичница съедена, самогонка выпита. Данила Наумович вызвал из сеней толпившихся там десятских и дал наказ:

— Завтра чем свет будить народ по набату. Поедем в Духовку к нашим присоединять, поняли?

Десятские ушли. Андрей Андреевич, пока председатель разговаривал с десятскими, успел заснуть, Фома и бездельничающие комитетчики допивали самогонку. Фрол Петрович опять вонзился в бумаги…

Вошел рослый, хмурый антоновец, по всем признакам командир, оглядел собравшихся.

— Комитет? — сурово спросил он.

— Так точно, — залепетал Данила Наумович, пряча бутылки под стол. — Как, значитца, новая власть, мы, значитца…

— А этот кто? — антоновец кивнул в сторону Фомы, схоронившегося за могучей спиной Данилы Наумовича.

— Да это свой, актив, — подняв голову от бумаг, не моргнув глазом, добродушно ответил Фрол Петрович. — Тебе чего надобно, милок?

— Мне надобно сей же час семьдесят подвод. Надо подвезти ребят в соседнее село.

Фрол Петрович почесал за ухом.

— Пойди, Аким, скажи десятским, — распорядился Фрол Петрович. Когда антоновец и Аким вышли, Фрол Петрович, ни к кому не обращаясь, сказал: — Ну, началось, мужики! — И выругался многоэтажно первый раз в жизни. — Добра, кажись, ждать и от этих нечего!