— Федькина лошадь! Его конь, Татарин! — пронзительно закричал Афонька. — Тут он! — Потом вытянулся перед Петром Ивановичем, козырнул, сгибая корявые пальцы у шапки: — Прикажете допросить старичка насчет Федьки?
Сторожев бросил цигарку, посмотрел на Кособокова, стоявшего на крыльце без шапки, в белой длинной рубахе, в штанах, спадающих на босые черные ноги, и важно молвил:
— Мне неудобно с ним разговаривать, я у него хлеб-соль ел. А тебе можно. Тебе почему не поговорить со стариком. Пускай он скажет, где Федьку схоронил. У меня с Федькой свои счеты, он в мою избу бомбу кинул. Если ты мне, сукин сын, Федьку не найдешь, я с твоей спины ремни драть буду.
— Посечь можно, если язык у него не пойдет?
— Что же, — сказал Сторожев, садясь на приступку. — Посеки, ежели что. Не до смерти только, он мужик трудящий.
Афонька взмахнул плеткой и, тараща глаза, стараясь сделать лицо страшным, подбежал к Кособокову.
— Был Федька? — заорал он.
— Был, — тихо ответил Кособоков и переступил с ноги на ногу. — Были с Листратом вместе.
— А что же ты молчал, пес седой? — закричал Сторожев. — Что же ты молчал, подлец?
— Не спросил ты меня, Петр Иванович, о Федьке. Ты про Листрата спросил, это точно. Я и сказал. А Федюшку ты не вспомнил, что ж мне болтать?
— Ты мне куры-муры не разводи! Ишь, куры-муры строит, седой черт! Коммунистом заделался! Ты говори, где Федька? — взвизгнул Афонька.
— Не знаю, — твердо сказал Кособоков.
Афонька размахнулся плеткой и ожег ею Кособокова.
— Скажешь?
— Нет!
Свист плетки опять прорезал синюю прозрачную тишину дня.
Кособоков стоял, торжественный в своем упорстве, и только крупная мутная слеза катилась по его морщинистой щеке.
Сторожев трясущимися руками вынул револьвер, взбежал по ступенькам и, упершись дулом в живот Кособокова, глухо бормотал, брызгая слюной:
— Сволочь! Скрываешь? Сам найду, на твоих глазах кожу драть буду!
Кособоков мотнул головой. Сторожев с размаху ударил его рукояткой револьвера по голове, потом по животу. Старик, охнув, согнулся и тихо стал падать на землю, колотясь головой о ступеньки крыльца, пачкая их кровью.
Сторожев постоял, размахивая плетью, потом круто обернулся к отряду и приказал:
— Разноси!
Афонька хотел было вскочить в избу, но Сторожев перехватил его и, тяжело дыша, сказал:
— Все вверх дном перерыть, но чтобы Федьку найти! Без Федьки не показывайтесь, убью.
Афонька перемахнул через ограду в сад.
4
Федька лежал под соломой, и ему казалось, что нескончаемо длинно тянулись минуты, и эта страшная тишина беспредельна.
Солома колола лицо, мошкара забивалась в уши. Двигаться было нельзя, потому что каждое движение сопровождалось, как казалось Федьке, грохотом и треском. Кровь его бурлила, мутила сознание, и тогда в глазах делалось темно и сердце сжималось.
Потом сердце как бы переставало биться, и тишина наполнялась нестерпимым хрустом и шумом. Перед внутренним взором Федьки то доброе материнское лицо мелькало, то вставал какой-то давно забытый образ или обрывок чего-то виденного и пережитого; путались и бились мысли, гадливая мелкая дрожь поднимала тошноту.
В этой настороженной тишине, в бесконечном молчании ясного вешнего дня Федька услышал шаги людей.
Они шарили в кустах, заглядывали в постройки и шалаши, осматривали каждую рытвину и заросль, обошли сад, дошли до пруда и, наконец, натолкнулись на старый, слежавшийся соломенный стог.
Затаив дыхание, неестественно напрягая мускулы, так что ныло все тело, стиснув зубы, Федька слушал заглушенный соломой разговор.
— Разроем? — спросил один.
— Ну его к матери! Так пощупаем. Ежели тут, пискнет.
— Афонька!
— Ну?
— А может быть, и не было его?
— Дура ты тамбовская! Не было… Татарин-то чей? Вся округа его Татарина знает. Да и Василий Васильевич сказал, с Листратом они ехали.
Люди взобрались на кучу. Через миг стальное жало шашки прорезало слежавшуюся толщину соломы — около своей ноги Федька почувствовал ее холодное прикосновение. Федька сжался в комок и лежал с широко открытыми глазами, ничего не помня.
Шашки с шумом входили в солому, разрезали ее, вились около Федькиного тела, то проскальзывая мимо руки, то задевая волосы. Они, как змеи, извивались и окружали Федьку.
