Для более наглядного понимания пользы такого рода управления он выводит на сцену среди толпы, собравшейся на вече пред каланчою съезжего дома, скромного обывателя Пошехонья (по имени Рыжего), который не стесняется вслух выражать свои мысли, заключающиеся, между прочим, в том, что он не может согласиться с тою истиною, будто всякое начальственное требование от природы правильно, а потому и следует его выполнять. Не соглашаясь с такою новою мыслью, толпа переходит от споров к рукопашной схватке и убивает Рыжего (стр. 263, 264, 266). Таким образом результатом той системы отрезвления, которую хотят ввести известного сорта публицисты, по словам автора, оказывается труп (стр. 267, 268).
Нельзя не заметить, что Щедрин, считая публицистов, проводящих идеи об отрезвлении, ныне в силе и как бы находящимися под покровительством правительства, бросает этим тень осуждения на самое правительство за то, будто бы безотрадное, положение, в котором находится современное русское общество, чем и возбуждает читающую публику против правительства. Принимая во внимание, что настоящий очерк написан в том же пессимистическом духе, как и большинство прежних его статей, цензор не считает и этот очерк настолько вредным, чтобы требовать ареста мартовской книжки журнала «Отечественные записки», но о предосудительном содержании этой статьи считает необходимым донести Главному управлению по делам печати»[133].
Доклад был в тот же день получен Главным управлением и одобрен.
Нарисованная Салтыковым картина «фантастического отрезвления» пошехонцев — картина глубокого падения общественных настроений и идеологии в условиях реакции — вызвала ряд откликов в печати. На один из них — в «Новом времени» — Салтыков ответил в очередном очерке своей серии «Между делом», вошедшем затем главой IX в книгу «Недоконченные беседы». В этом ответе Салтыков сам прокомментировал заключительный пошехонский «вечер» — одну из наиболее трагических страниц в творчестве писателя (см. стр. 273–275).
При подготовке рассказа для отдельного издания Салтыков произвел в тексте ряд уточнений. Приводим четыре варианта ОЗ.
К стр. 132. В середине абзаца: «День был осенний…», вместо «…где в оное время бунтовщиков с раската сбрасывали» — было: «…где в оное время «лукавого» с раската сбрасывали.»; вместо «…хоть из пушки палить будет» — было: «…хоть разгонять будет».
К стр. 134. В конце абзаца: «А сверх того…», после слов: «…держа наготове в кармане какое-то веяние…» — отсутствовала фраза: «…и пошехонцы беспрекословно подчиняются ему…»
К стр. 137. В конце абзаца: «Говорят, что мы отрезвились…», после слов «Поэтому, сделавши первый шаг в смысле отрезвления…» — было: (то есть как раз противоположное тому, о чем хлопочет доброжелательствующая нам газета).
…в том самом месте, где во время оно, по свидетельству Костомарова, у них «северные народоправства» происходили… — Здесь и ниже, в связи с книгой Костомарова «Северно-русские народоправства», посвященной вечевому и единодержавному «началам» государственности и вышедшей в разгар «великих реформ», в 1863 г., Салтыков затрагивает, в обобщающе-иносказательном смысле, ряд узловых явлений отечественной истории. То самое место — вечевая площадь, место народных собраний в древней и средневековой Руси, дольше всего действовавших на севере, в Новгороде и Пскове (до 1478 и до 1510 г.). «Московские куранты» (от лат. curare — заботиться, пещись) — русское централизованное государство, под эгидой Москвы подчиниишее себе и ликвидировавшее Новгородскую феодальную республику. Кроме того, здесь налицо очередной сатирический выпад против «Моск. ведомостей»: они уподобляются рукописной газете средневековых московских государей — «Курантам», из которой царь узнавал о важнейших событиях за границей. Съезжий дом с соответствующей каланчой — полицейский дом с помещениями для арестантов и пожарной команды, здесь: символ полицейской государственности и администрации. Тот же символ персонифицирован в образе городничего (в его ведении находился съезжий дом) — штабс-капитана Мазилки.
Фоска — мелкая карта, с двойки до десятки, некозырной масти.
