К чему бороться дальше, если Фелисьен ее не любит? И Анжелика умирала от этой мысли: он не любит се, быть может, никогда не любил. Пока у нее были силы, она боролась со своим сердцем, со своим здоровьем, со своей молодостью — со всем тем, что толкало ее в объятия возлюбленного. Теперь она заперта здесь и должна покориться; все кончено.
Однажды утром, когда Гюбер устраивал Анжелику в кресле, укладывал на подушку ее безвольные ножки, она сказала с улыбкой:
— О, теперь-то я уверена, что буду умницей, — я уже не убегу.
Гюбер, задыхаясь, боясь разрыдаться, выбежал из комнаты.
XII
В эту ночь Анжелика не могла уснуть. Бессонница томила ее, небывалая слабость охватила тело, веки пылали; Гюберы уже спали, давно пробило полночь, и девушка решила встать, охваченная страхом смерти, хотя это стоило ей невероятных усилий.
Задыхаясь, она надела капот, дотащилась до окна и распахнула его. Стояла мягкая, дождливая зима. Анжелика подкрутила фитиль в лампе, которая горела у нее всю ночь на маленьком столике, и бессильно опустилась в кресло. На том же столике, возле тома «Золотой легенды», стоял букет штокроз и гортензий, которые она срисовывала. Ей пришло в голову, что работа принесет ей облегчение; она взяла иголку и неверными руками сделала несколько стежков. Красный шелк розы струился между ее белыми пальчиками, — казалось, это капля за каплей течет ее кровь, последняя кровь.
Но если перед тем Анжелика часа два напрасно старалась уснуть и металась под жаркими простынями, то, усевшись в кресло, она почти тотчас же задремала. Голова ее откинулась на спинку стула и чуть склонилась к правому плечу, в неподвижных руках она продолжала держать вышивание и, казалось, все еще работала. Очень бледная, очень спокойная, она спала при свете лампы в белой и тихой, как гроб, комнате. Огромная, царственная кровать, задрапированная вылинявшей розовой тканью, казалась тоже белой при бледном свете. И только сундук, шкафчик да стулья старого дуба траурными пятнами виднелись по стенам. Шли минуты, и Анжелика спала, очень бледная, очень спокойная.
Потом раздался какой-то шум. На балконе показался Фелисьен, дрожащий, тоже похудевший. Увидя распростертую в кресле жалкую и такую прекрасную Анжелику, он бросился в комнату с исказившимся лицом. Сердце его сжалось мучительной болью, он опустился на колени и отдался долгому горькому созерцанию. Так её уже нет, страдания уже успели уничтожить ее? Казалось, она уже ничего не весит, она лежала перед ним в кресле, как легкое перышко, которое с минуты на минуту унесет ветром. Сквозь ее тихую дремоту проступали мука и покорность. Фелисьен узнавал в ней только прежнее изящество цветка, нежную, стройную шею на покатых плечах, овальное лицо, преображенное лицо девственницы, возносящейся на небо. Ее волосы казались сиянием, под прозрачным шелком кожи светилась кристально чистая душа. Анжелика была прекрасна красотой мученицы, освободившейся от бренной плоти, — и ослепленный, обессиленный волнением Фелисьен в отчаянии ломал руки. Она не просыпалась, и он все смотрел на нее.
Но вот, должно быть, его легкое дыхание коснулось лица Анжелики. Она сразу широко открыла глаза. Она не шевелилась, глядела на Фелисьена и улыбалась, как во сне. То был он, Анжелика узнала его, хотя он изменился. Но она думала, что спит, потому что часто видела его во сне, и тогда ей было особенно горько просыпаться.
Он протянул к ней руки и заговорил:
— Дорогая, я люблю вас… Мне сказали, что вы больны, и я прибежал… Я здесь, я вас люблю.
Анжелика дрожала, она машинально провела рукой по глазам.
— Верьте мне… Я у ваших ног, я вас люблю, люблю навеки.
И тут она вскричала:
— О, это вы!.. Я уже не ждала вас, а вы пришли…
Неверными, дрожащими руками она схватила руки Фелисьена, она хотела убедиться, что перед ней не тень, не сонное видение.
— Вы все еще любите меня, и я вас люблю! О, сильнее любить нельзя.
То было головокружительное счастье, ликующий восторг первых минут свидания, они забыли все, они знали только, что любят друг друга, что могут говорить друг другу слова любви. Вчерашние страдания и будущие препятствия уже не существовали; они не знали, как очутились вместе, но это свершилось, и они смешали свои блаженные слезы, они прижались друг к другу в целомудренном объятии; у Фелисьена в голове мутилось от жалости: Анжелика до того истаяла, что он, казалось, обнимал тень. Неожиданная радость словно парализовала ее, и, опьяненная счастьем, трепещущая, она не владела своим телом, приподнималась и снова падала в кресло.
