Оставшись один, Ками-Ламотт замер в неподвижности возле письменного стола. Секретарь министра юстиции был завсегдатаем Тюильрийского дворца, куда его чуть ли не ежедневно призывали обязанности, и пользовался не меньшим могуществом, чем его патрон, причем ему нередко поручали особо щепетильные дела; вот почему он знал, как раздражает и беспокоит высшие сферы дело Гранморена. Газеты оппозиции продолжали вести шумную кампанию: одни обвиняли полицию, будто она до такой степени занята политической слежкой, что у нее нет времени задерживать убийц, другие вытаскивали на свет интимную жизнь покойного председателя суда, намекая на его близость ко двору, где царил самый низкий разврат; и кампания эта сулила большие неприятности по мере того, как приближались парламентские выборы. Вот почему секретарю министра недвусмысленно намекнули, что с делом Гранморена следует любым способом покончить, и как можно быстрее. Министр переложил это весьма деликатное дело на плечи Ками-Ламотта, и тому предстояло на собственную ответственность принять единоличное решение: поэтому надо было все хорошо взвесить, ибо он понимал, что за любую оплошность расплачиваться придется ему одному.
В задумчивости Ками-Ламотт открыл дверь в соседнюю комнату, где ожидал Денизе, Тот слышал все и, входя в кабинет, воскликнул:
— Ведь я вам говорил, этих людей несправедливо подозревают… Конечно же, она думает только о том, как спасти мужа от грозящего ему увольнения. Ни одно ее слово не вызывает подозрений.
Секретарь министра ответил не сразу. Он в упор смотрел на следователя, на его необычно тяжелое лицо с тонкими губами и думал о тех многочисленных чиновниках судебного ведомства, которыми втайне распоряжался, и невольно дивился тому, что они, несмотря на свое мизерное жалованье, еще сохраняют какое-то достоинство и способны мыслить, вопреки отупляющей их деятельности. Вот, скажем, этот следователь с глазами, полуприкрытыми тяжелыми веками, полагает себя весьма проницательным, но сколько в нем фанатичного упорства, когда он думает, что обнаружил истину!
— Итак, — начал Ками-Ламотт, — вы все еще настаиваете на виновности этого Кабюша?
Денизе чуть не подскочил от удивления.
— Ну, конечно!.. Всё против него. Я уже перечислял вам доказательства, они, осмелюсь сказать, просто классические, все звенья налицо… Я произвел тщательный допрос, дабы установить, не было ли в деле соучастника, не находилась ли в купе женщина, как вы мне дали понять. Предположение это как будто совпадало с первоначальным показанием машиниста, видевшего мельком сцену убийства; я умело допросил его, и человек этот не стал настаивать на своем прежнем заявлении, даже признал, что темная масса, о которой он раньше упоминал, вполне могла оказаться пледом… О, бесспорно, убийца — Кабюш, тем более что у нас нет улик против кого бы то ни было другого.
До сих пор секретарь министра выжидал, он не спешил осведомить Денизе, что располагает важной уликой — письмом; теперь, окончательно убедившись в том, кто совершил преступление, он тем более не торопился открыть истину. Стоит ли разъяснять следователю, что тот на ложном пути, коль скоро истинный след приведет к еще большим осложнениям? Все это надо было прежде хорошенько взвесить.
— Господи! — продолжал он с усталой улыбкой. — Я охотно готов признать, что правота на вашей стороне… Я пригласил вас только для того, чтобы совместно рассмотреть некоторые важные обстоятельства. Дело это из ряда вон выходящее, его теперь невозможно отделить от политики; вы это и сами понимаете, не так ли? И может случиться, что нам придется действовать, считаясь с требованиями правительства… Скажите, положа руку на сердце, к чему вы пришли в результате дознания, — была эта девушка, любовница Кабюша, изнасилована?
Следователь, по обыкновению, поджал свои тонкие губы, а глаза его наполовину скрылись под тяжелыми веками.
— Разумеется! Председатель суда, видимо, надругался над нею, и на процессе это всплывет… К тому же, если защищать обвиняемого будет адвокат, принадлежащий к оппозиционной партии, гласности, надо думать, предадут немало позорных фактов, о них и так уже говорят в наших краях.
