Казалось, внезапное пробуждение родительской власти сделало его выше ростом. Много лет все, жена и дети, дрожали перед ним, под гнетом сурового деспотизма главы крестьянского семейства. Они ошиблись, думая, что с ним все покончено.
— Ах, папаша! — начал было Бюто шутливым тоном.
— Молчи, чертов сын! — перебил старик, замахиваясь. — Молчи, или в морду получишь!
Младший забормотал что-то, съежившись на стуле. В ожидании оплеухи, охваченный страхом, как в детстве, он заслонился локтем.
— Ты, Гиацинт, не смей скалить зубы, а ты, Фанни, опусти глаза!.. Так же верно, как солнце светит, я вас заставлю плясать под мою дудку!
Он один стоял и грозил. Мать дрожала, точно и сама боялась ненароком получить тумака. Дети не шевелились, затаили дыхание, покорившиеся, укрощенные.
— Рента будет в шестьсот франков, слышали?.. А нет, — продаю землю, пущу ее в оборот и все проем — ни шиша после меня не получите… Даете шестьсот франков?
— Папаша, — пробормотала Фанни, — мы дадим все, что вы потребуете.
— Шестьсот франков, ладно! — сказал Делом.
— Я даю то, что все дадут, — объявил Иисус Христос.
Бюто, стиснув зубы от злобы, по-видимому, выражал согласие своим молчанием. А Фуан продолжал стоять, окидывая их суровым взглядом хозяина, которому все должны повиноваться. Наконец он уселся и сказал:
— Ну, ладно, мы согласны.
Господин Байаш, снова задремавший, равнодушно дожидался конца ссоры. Он открыл глаза и заключил миролюбивым тоном:
— Если вы согласны, тогда все… Теперь, зная условия, я составлю акт… Вы же возьмите землемера, разделите землю да скажите ему, чтоб он прислал мне разметку, в которой будет указано обозначение участков. Когда вы бросите жребий, нам останется только вписать после каждого имени доставшийся ему номер и затем всем подписаться.
Он встал с кресла проводить их. Но они еще не трогались с места, сомневаясь, раздумывая. Все ли решено? Не забыли ли чего? Не сделали ли глупость, от которой еще можно отказаться?
Пробило три; они находились здесь уже около двух часов.
— Ступайте, — сказал наконец нотариус. — Другие дожидаются.
Пришлось подчиниться. Он выпроводил их в контору, где в самом деле терпеливо дожидались крестьяне, застывшие на стульях, меж тем как младший писарь смотрел в окно на собачью драку, а двое других по-прежнему мрачно скрипели перьями по гербовой бумаге.
Выйдя на улицу, семья на минуту остановилась посреди улицы.
— Если хотите, — сказал отец, — межевать будем послезавтра, в понедельник.
Все кивнули головой в знак согласия и направились по улице Груэз, на некотором расстоянии друг от друга.
Потом старик Фуан и Роза свернули на улицу Тампль, к церкви. Фанни и Делом ушли по Большой улице. Бюто остановился на площади св. Любена, размышляя о том, есть у отца припрятанные деньги или нет. А Иисус Христос, оставшись один, закурил свой окурок сигары и пошел, переваливаясь, в кабачок «Добрый хлебопашец».
Ill
Дом Фуанов был самым крайним в деревушке Ронь и стоял возле проходившей через нее дороги из Клуа в Базош-ле-Дуайен. В понедельник, когда еще только светало, старик, выходя из дому, чтобы отправиться на свидание, назначенное на семь часов около церкви, заметил на пороге соседнего дома свою сестру, тетку Большуху. Старуха уже поднялась, несмотря на свои восемьдесят лет.
В течение многих веков Фуаны рождались и вырастали в этом месте, заполняя его подобно упорной и буйной растительности. В старину они были холопами тех самых Ронь-Букевалей, от замка которых ничего не осталось, если не считать нескольких ушедших в землю камней. При Филиппе Красивом они освободились от крепостной зависимости и с тех пор сами стали земельными собственниками, купив у находившегося в стесненном положении сеньора один или два арпана и заплатив за них потом и кровью десятикратную стоимость. Затем началась борьба, длительная, четырехвековая борьба за сохранение и расширение этого участка, борьба, страстное ожесточение которой передавалось от отца к сыну. Утерянные и вновь приобретенные клочки, постоянное возобновление вопроса о правах на это смехотворное владение, завещания, облагаемые такими сборами, что, казалось, все наследство будет съедено ими без остатки, — все это следовало одно за другим и чередовалось. Однако неудержимая потребность владеть и упорство Фуанов постепенно одерживали верх, границы пашен и сенокосов мало-помалу расширялись. Целые поколения пали в этой борьбе, многие человеческие жизни удобрили почву. Но зато когда наступила революция 89-го года, узаконившая право на землю, тогдашний Фуан, Жозеф-Казимир, владел двадцатью одним арпаном земли, отвоеванной за четыре столетия от бывшего сеньориального поместья.
