Первый замысел остался неосуществленным. Однако выразительное название несозданного, но начинавшего складываться в творческом сознании Салтыкова произведения (см. письмо к Анненкову от 2 марта 1865 года), не оставляет сомнения, что «Очерки города Брюхова» стали бы еще одним осуществлением характерного для салтыковской сатирической критики приема: в культе еды, в поклонении Мамону вскрывался бы социально-политический аспект. Нечто близкое к этому замыслу встречаем и в «Приятном семействе»: «В П***, — читаем в начатом рассказе, — вас сразу ошибает запах еды, и вы делаетесь невольно поборником какой-то особенной религии, которую можно назвать религией еды». Приезжий в П*** скоро не выдерживает натиска и всеобщности этого «культа», «сдается» и восклицает: «Мамон, я твой! я твой — навсегда!»
С Пензой же связывают комментируемый отрывок рассказа и его первые строки — о распространении «пагубных, потрясших Западную Европу идей», которые «с особенною силой действовали между воспитанниками местной гимназии» (чуть ниже она названа «П-ской гимназией»). Тут речь идет о внимании, проявленном органами политической полиции к пензенской гимназии в связи, с одной стороны, с инцидентом 1864 года, когда гимназист шестого класса Н. Кузнецов дал пощечину директору, реакционеру и обскуранту — Р. Шарбе, а с другой стороны, в связи с тем, что стрелявший в 1866 году в Александра II Каракозов был воспитанником пензенской гимназии, так же как ряд членов революционного кружка, к которому принадлежал Каракозов, в том числе и руководитель кружка — Ишутин. Эти намеки на злободневные политические события 60-х годов введены и в упомянутый рассказ «Испорченные дети» (т. 7 наст. изд.).
На связь с Пензой указывает еще одна деталь: в рассказе говорится, что город П*** «был сплошь населен отставными корнетами». В «Дневнике провинциала…» и его незаконченном продолжении «В больнице для умалишенных» «отставные корнеты» раскрываются как «пензенские корнеты».
Какое место Салтыков предполагал отвести рассказу — если бы закончил его — в общей композиции «Благонамеренных речей», неясно. Судя по названию, рассказ предназначался для критики «семейственного союза».
…выписывали вина прямо от Рауля и от Депре, а консервы от Елисеева. — Французские вина фирмы Рауля в Петербурге и Депре в Москве считались лучшими, как и гастрономические товары братьев Елисеевых, имевших магазины в обеих столицах.
…о чем ни Борелям, ни Дюссо и во сне не снилось. — Фешенебельные петербургские рестораны Бореля и Дюссо славились своей французской кухней и считались «любимыми ресторанами великосветских денди» (Вл. Михневич. Петербург весь на ладони, СПб. 1874, стр. 486).
…поражает двухпудовым осетром <…> из С***… — по-видимому, из Сызрани.
Благонамеренная повесть. Вступление>*
Впервые опубликовано в 1914 году В. П. Кранихфельдом в «Русск. ведомостях», № 97, 27 апреля, и в том же году — М. К. Лемке (анонимно) в «Вестнике Европы», № 5, стр. 25–34. Источник текста обеих публикаций один и тот же — беловая рукопись (с некоторой авторской правкой) из архива M. M. Стасюлевича, находившаяся ранее в Музее Революции СССР в Москве, а ныне в Пушкинском доме в Ленинграде.
Девятого марта 1875 года тяжело заболевший Салтыков, направляемый врачами на лечение в Баден-Баден, обратился к находившемуся там П. В. Анненкову с письмом. В нем помимо ряда деловых просьб высказывалась радость по поводу скорого свидания и намечались темы предстоящих бесед, в том числе о важной и остро взволновавшей Салтыкова литературной новости — начавшемся в «Русском вестнике» печатании толстовской «Анны Карениной».
«Обо всем переговорим при свидании», — писал Салтыков и продолжал: «Вероятно, Вы <…> читали роман Толстого о наилучшем устройстве быта детор<одных> частей. Меня это волнует ужасно. Ужасно думать, что еще существует возможность строить романы на одних половых побуждениях <…> Мне кажется это подло и безнравственно».
Состоялся ли предполагавшийся обмен мнениями с Анненковым по поводу «Анны Карениной», сведений нет. Здоровье Салтыкова по приезде в Баден-Баден настолько ухудшилось, что врачи опасались за жизнь его.
