— Христе милостивый, — бормотал Лукачёв, — со святыми упокой иде же нет печали и вздыхания…
Здесь печали было так много, что Назаров чувствовал, как она, точно осенний туман, обнимает всё его тело, всасывается в грудь, теснит сердце, холодно сжимая его, тает в груди, поднимается к горлу потоком слёз и душит.
— Ко-ончился, — неестественно взвизгнула тётка Татьяна.
Николай ткнулся головой в стену и завыл угрюмым, волчьим воем, топая ногами, вскрикивая:
— Батюшка, — как же я теперь? Батюшка, — родной!
И все завыли, точно устав покорно наблюдать тихую работу смерти, хотели как можно скорее оповестить друг другу, что все они остались живы.
Испуганного почти до обморока Николая Степан и Христина вывели на двор, на солнце, и посадили его под окном на завалинке — Рогачёв молчал, ковыряя землю пальцами ноги, а Христина, наклонясь к Назарову, плачущим голосом говорила:
— Николай Фаддеич, миленький — как же быть-то? Все помрём! Не убивайся, не надрывай сердечко!
День был жаркий, сухой, солнце смотрело прямо в мокрое лицо Назарова, щекотало веки, заставляя щуриться, и сушило слёзы, покрывая кожу точно коростой. Он двигал мускулами, чувствуя всё лицо склеенным, плакать было неудобно, а перестать — неловко. Да уже и не хотелось плакать.
— Дайте умыться! — попросил он расслабленно. Христина убежала, а Степан сел рядом и негромко посоветовал:
— Теперь — гляди в оба! Начнут воровать — растащат всё!
— Кто? Тётка? — спросил Николай, настораживаясь.
— Кому удобно, всякий! Ты вот что — позови Христинину мать, она баба честная, да и тёщей тебе будет, ей есть интерес добро твоё беречь!
— Это — верно, — сказал Назаров, тяжко вздохнув. Подбежала Христина с ведром воды и железным ковшом.
— Наклони голову-то! Господи, спаси!
Она вылила на голову ему три ковша студёной, как лёд, воды, а он, судорожно споласкивая щёки, думал: «Погожу, не буду звать Христинину матку — так сразу в чужие руки попадёшь! Кто знает, что я решу? Нет, Это нельзя ещё!»
А Христина, наклонясь, шептала в ухо ему:
— Ты бы пошёл в избу-то — сейчас обмывать станут покойника, батюшку твоего, — ключ-то от укладки с деньгами взять бы тебе!
— Это — надо, — пробормотал Николай и, отжав мокрые волосы, пошёл в избу — там, раздевая труп, возились тётка и Рогачиха.
— Да ты согни ему руку-то, экая! — уговаривала старуха Татьяну, а та, покряхтывая, отвечала обиженно:
— Легко сказать — согни, не подниму я его!
Покосившись на большое жёлтое тело, Назаров спросил:
— Где ключ?
— Тут где-нибудь — погляди под подушкой, — ответила Татьяна, поддерживая тяжкое тело в то время, как знахарка стаскивала с него рубаху.
Ему не хотелось совать руку под подушку, она казалась влажной и липкой, и он знал, что под нею не найдёт ключа, — отец носил ключ на поясе. Видя, как опасливо шмыгает тётка носом, стараясь не глядеть в лицо Николая, он понял, что она уже спрятала ключ, и снова спросил:
— Пояс где?
— Да погоди, батюшка, постыдись, чать, видишь — дело делаю, — укоризненно и громко сказала Татьяна.
Николай смутился, а старуха Рогачёва скомандовала:
— Теперь — снизу подними!
Татьяна выпустила тело брата из рук, оно шмякнулось о постель, голова упала на подушку боком, на глаз усопшего наползла со щеки кожа. Николаю показалось, что отец подмигивает ему, словно говоря:
«Вот, брат, как со мною обращаются, а?»
— Господи, спаси, помилуй, — бормотала знахарка, стягивая штаны с толстых ног покойника.
— Давай ключ, — глухо сказал Назаров, подвигаясь к тётке, она окинула его суровым взглядом и, сунув руку за пазуху, швырнула к ногам племянника грязный шнурок.
— На, бери!
«Выгоню её!» — решил Назаров, нагибаясь, чтобы поднять ключ.
На двор он вышел сцепивши зубы, угрюмый и подавленный, сел рядом со Степаном на завалинке и сказал, жалуясь:
— Тётка уж подобрала ключ-то!
— Какой?
— От денег!
— Так, — равнодушно отозвался Рогачёв. Он резал ножом поплавок из куска сосновой коры, а у ног его бесстрашно прыгали воробьи, поклёвывая стружки и разочарованно отскакивая.
Назарову хотелось говорить о похоронах отца — как лучше сделать их, о необходимости прогнать тётку, о Христине и своих планах, но он не находил слов и, отягчённый желаниями, вздыхал, почёсывая мокрую голову. По двору бегали девки, нося воду, точно на пожар, ими хозяйственно командовала Дарья, бесцельно расхаживал скучный, измятый Левон, пиная ногами всё, что попадалось по дороге. Вот Дарья облилась водою и стала встряхивать юбку, высоко обнажая крепкие ноги.
