— Доктор находит, что больной доедет… Уже ожидание видеть через два дня жену поддержало бы его… Так бы хорошо было бы для него умереть около любимого человека… И когда я сказала о Петербурге и думала, что поездка его обрадует, Неволин — вообразите — взволновался и рассердился…
— Не оценил вашей доброты, госпожа Шварц?
Хозяйка сделала вид, что не услышала злой иронии в голосе Ракитина и не заметила его насмешливых глаз.
— Я желала Неволину добра… Разве не ужасно умереть одному, без близких?..
— Но все-таки дайте ему умереть в пансионе…
— Да разве я не хочу держать умирающего в пансионе?.. О, не говорите так, monsieur! Я не заслуживаю обидного подозрения. Я христианка! — патетическим тоном оскорбленной добродетели воскликнула хозяйка. — И я так люблю бедного Неволина. Он всегда был так добр и деликатен со мной… Так предупредительно платил вперед. И — спросите у него — как я заботилась о нем! Поверьте, что я постараюсь, чтобы его последние дни в моем пансионе были по возможности покойны… Сегодня же позову сиделку, хотя бы на мой счет, если Неволин не вспомнит перед смертью заплатить ей…
И, словно бы в доказательство ее христианской любви к ближнему, она прибавила:
— Вы знаете, с какими предрассудками приезжие? Я понесу большие убытки, если нескоро сдам комнату — ведь комната превосходная? — после покойника… А для бедной женщины это чувствительно, но я и не подумаю мысленно упрекнуть память молодого человека… Тревожит меня только одно…
— Что такое? — спросил Ракитин.
— Я не знаю, как быть, если жена не приедет, и Неволин умрет… Кого известить, кроме жены, других близких в Петербурге… Где захотят похоронить его… И вообще…
— Об этом не беспокойтесь… Я все сделаю… И заплачу по счету…
— О, пустяки… Об этом не стоит и говорить… Значит, вы примете на себя все заботы… Я так и думала… Да и кому же позаботиться, как не соотечественнику, да еще такому великодушному, как вы…
С этими словами она поднялась, еще раз извинилась, что помешала вдохновению, и величественно удалилась, довольная своим визитом к Ракитину.
«Свои „нелепости“ говорить за обедом не будет и пансионеров не напугает. Последний счет за Неволина и сиделке уплатит, и весьма вероятно, что после смерти Неволина перейдет в его комнату. Такой нахальный господин не может иметь предрассудков. Да и вполне здоровый человек!» — подумала госпожа Шварц.
И хоть она считала Ракитина не очень-то повадливым пансионером, требующим от горничной основательной и своевременной уборки и добросовестной чистоты сапог и платья, тем не менее нашла, что он мужчина не без вкуса, когда вспомнила его комплименты, и решила, что он будет менее требователен, если, вместо Шарлотты, назначить горничной в его номер хорошенькую молодую Клару.
VIII
Кровать была подвинута к открытому окну, и Неволину казалось, что именно это и было нужно, чтобы ему было покойнее лежать в постели и дышать легче.
С высоко приподнятой головой на подушках и с закрытыми глазами, он походил на мертвеца. Но когда открывал глаза, они блестели, сосредоточенно возбужденные и серьезные, словно бы какая-то мысль волновала его и требовала разрешения.
Он повернул глаза к окну; голубое небо, и горы, и блеск чудного утра обратили на себя особенное, проникновенное внимание Неволина, и он с новым, доселе неиспытанным чувством восхищения взглядывал в окно.
«А он такой одинокий, такой слабый, и жена не едет!» — подумал Неволин.
И жалость к себе охватила его. Крупные слезы катились на щеки.
Он снова думал о жене и снова пробовал успокоить мучительность дум. Он сам виноват, что Леля не торопится. Она не знает, что катар так обессилил его. Зачем он не писал, что худеет и по ночам мокрый от пота? О, давно была бы она здесь, и он поправлялся бы… Не было бы этого мучительного волнения…
Из-за него и стало хуже. Доктор только что был и не нашел ничего особенно серьезного… Временное обострение. Новое лекарство поможет… Но как долго тянется болезнь…
«И отчего Леля опять не могла выехать, как обещала!»
Эта мысль не могла отвязаться с той минуты, как Неволин получил, полчаса тому назад, телеграмму…
