В дальнейшем, уже находясь в изгнании, Зайцев напишет и издаст еще шесть романов, но первый останется в душе и памяти как важная веха его творческого пути. «Из ранней полосы писания, – писал он О. П. Вороновой, – думаю, главное – роман „Дальний край“ (Москва, 1913) и большая повесть „Голубая звезда“».
* * *
Предвоенную весну 1914 года Зайцев провел в деревне, по его словам, «в нервно-болезненном напряжении, запершись во флигеле, докуриваясь до таких сердцебиений, что казалось, пришел мой последний час. Писал пьесу („Пощада“. – Т. П.), необычайно мрачную и казавшуюся замечательной. Писал по ночам, в подъеме, все, как полагается… А получилось нечто мучительно-безводное, неплодоносное. Смута была в душе и в моей жизни – страшные предгрозовые месяцы». Остро, болезненно переживает он этот неожиданно обрушившийся на него творческий кризис, когда ясно осознал: ранняя импрессионистская манера изжита, «тургеневско-чеховская линия – повторение пройденного», в то же время сил еще много, «жизнь не кончается еще, может быть, только вступает в настоящее…». В какой-то мере утешением было то, что не он один оказался тогда на перепутье. «Сколько горечи, – вспоминал Борис Константинович, – в дневниках Блока этого времени! А в каком сумраке был Андреев… Самими собой обнаруживали они внутренний мрак и опустошенность России».
По совету старого друга П. Муратова (автора трехтомного труда «Образы Италии», посвященного Зайцеву: «в воспоминание о счастливых днях») Борис Константинович принимается за перевод «Ада» – первой части «Божественной Комедии» Данте. Эта работа отныне будет сопровождать его всю жизнь и явится для него спасительным прибежищем в самые ненастные годы: первая мировая война, революция, фашистская оккупация Франции… Перевод «Ада» вместе с очерком об изгнаннической судьбе великого флорентийца Зайцев издаст отдельной книгой только в 1961 году в парижском издательстве ИМКА-пресс.
В деревенском уединении писатель обретает душевное равновесие, восстановившее и его творческую активность. «Великая война, – вспоминал он, – внешне не отразилась на моем писании. Внутренне же эти годы отозвались ростом спокойной меланхолии (книга рассказов „Земная печаль“), еще ближе подводившей к Тургеневу и Чехову». Этот сборник, шестой по счету, составили произведения зрелого мастера: «Мать и Катя», «Кассандра», «Петербургская дама», «Бездомный», «Богиня», «Маша», «Земная печаль». Кооперативное товарищество «Книгоиздательство писателей в Москве» выпускало книгу Зайцева (одну из лучших) трижды – таков был ее читательский успех.
В 1916 году Борис Константинович принимается за работу над большой повестью, которая и подведет итог всему дореволюционному периоду его творчества, – «Голубая звезда». Автор считал ее «самой полной и выразительной» из первой половины своего пути. По его словам, «она прозрачнее и духовней „Земной печали“. Вместе с тем это завершение целой полосы, в некотором смысле и прощание с прежним. Эту вещь могла породить лишь Москва, мирная и покойная, послечеховская, артистическая и отчасти богемная, Москва друзей Италии и поэзии».
«Голубая звезда» выйдет в свет в 1918 году, но до этого в судьбе писателя произойдет немало неожиданных событий. Главное из них – летом 1916 года тридцатипятилетнего ратника ополчения второго разряда призвали в армию, а 1 декабря он стал юнкером ускоренного выпуска Александровского военного училища. Об этой поре, когда ему было уже не до писательства («Неужели я писал когда-то книги? Неужели и сейчас в столе на Сущевской лежит начатая рукопись „Голубая звезда“?»), Зайцев рассказал в очерках «Мы военные… (Записки „шляпы“)» и «Офицеры (1917)», вошедших в книгу «Москва». В февральскую революцию «только за то, – пишет Зайцев, – что я писатель и „шляпа“, выбрали меня и в ротный комитет, и потом в „комитет семи“ от всего училища – мы вошли в Совет солдатских и офицерских депутатов Москвы».
В июле 1917 года артиллерийский прапорщик Зайцев серьезно заболевает («Кашляю уже кровью. Доктор выслушал – воспаление легких, гриппозное и сильнейшее, запущенное»). После трудно протекавшего выздоровления он в сентябре получает шестинедельный отпуск. «В последние его дни, когда я жил в деревне, – вспоминает Борис Константинович, – разразилось Октябрьское восстание. Мне не дано было ни видеть его, ни драться за свою Москву на стороне белых».
