Том 1. Быт запорожской общины - страница 220
Из всего сказанного о запорожских школах видно, что в Сечи было действительно «не без грамотных», как выразился в устном ответе Антон Головатый князю Григорию Потемкину; а каков был процент грамотных на неграмотных в Запорожье, можно судить по двум документам, дошедшим до нас: в 1763 году куренные атаманы и некоторые старики «дали в Коше расписку» строго выполнять все порядки внутреннего благоустройства в своем войске и в знак того сделали рукоприкладство, «хто по простоте крестами, а хто может письмом»; тогда на 13 неграмотных в одном курене оказалось 15 грамотных[1121]. В 1779 году, после падения Сечи, когда запорожцы присягали на верность русскому престолу, то из 69 человек, принесших присягу, 37 оказалось грамотных и 32 неграмотных[1122]. Факт – в высшей степени поучительный для тех, которые составили себе представление о запорожских казаках как о гуляках, пьяницах и грубых невеждах: пусть такие люди попробуют найти подобный процент грамотности в массе среднего и даже высшего сословия, не говоря уже о низшем сословии великорусского народа означенного 1779 года.
Строго держась во всем простоты, больше опираясь на обычай, чем на письменное право, запорожские казаки держались той же простоты и в канцелярской процедуре; так, по свидетельству современника, жившего в Сечи четыре года, – все того же историка князя Семена Ивановича Мышецкого, у запорожцев не было ни особой канцелярии, ни обширного штата служащих при ней: все входящие бумаги принимал войсковой писарь, которому давался помощник, подписарий. Обязанности этих двух лиц состояли в том, что они принимали и читали царские указы, королевские послания, ханские письма низовому товариществу на войсковых радах и давали, с согласия всего войска, отписки на разные спросы и предложения, делаемые ему теми или другими царственными или правительственными лицами, причем всякое письменное дело справляли при квартире или курене писаря. Те же свидетели утверждают, что ни журналов о повседневной жизни войска, ни записок о походах его запорожцы совсем не вели[1123]. «Числа не знаем, бо календаря не маем, год у кнызи, а мисяць у неби», – обыкновенно говорили шутливые запорожцы в том случае, когда от них требовали навести справку по входящим книгам о том или другом человеке, бежавшем из московской или польской земли в Запорожье. Впрочем, есть полное основание думать, что запорожские казаки далеко не так просто вели свои дела, как представлялось то людям «московского звания», жившим или случайно бывшим в Сечи. Дело в том, что, указывая на крайнюю простоту своей жизни и отсутствие будто бы всякой канцелярщины в Сечи, запорожские казаки тем самым желали гарантировать так называемые «войсковые секреты»; по их понятию, чтобы сохранить вполне политическую независимость всего казацкого строя, нужно было держать в строгом секрете все проявления общественной и частной жизни войска, а этого нельзя было бы достигнуть, если бы они открыто заявляли о существовании у них повседневных записей всего происходившего в Сечи. Сохранившиеся до нашего времени документы Самарско-Николаевского монастыря показывают, например, что у запорожских казаков имелись архивы как при главной войсковой канцелярии, так и при каждой паланке низовых вольностей; что у них велись рассветные записи Сечи с монастырем; что у них даже производилась народная ревизия[1124]. Во время спора запорожских казаков в 1753 году со старосамарцами за обладание самарским побережьем запорожцы для доказательства своих прав обращались «к войсковой архиве», где нашли копии с универсала гетмана Богдана Хмельницкого, 1655 года, и указа императрицы Елизаветы Петровны 1746 года «на свободное Самарью и лесными и прочими угодьями владение»
