На перевале, откуда виден стал уже далекий краесветский берег в белой пене прибоя, Паганель предложил сделать остановку и минут двадцать снимал нас в разных позах. Потом он признался папе, что пленка у него идет туговато. Взгляни, мол, не кончились ли кадры?
Папа, повертев фотоаппарат, злорадно сказал: еще бы ей не идти туго, если она вообще стоит на месте. Только кондиционные ослы, сказал он, могут не заметить такого дефекта и отснять все на один кадр. Руки и ноги, сказал он, надо отрывать таким фотографам.
Словом, когда после привала Паганель заспорил, что идти дальше следует нижней тропой, огибающей сопку у подножий, мы с ним охотно согласились. Но сами пошли верхней.
Верхняя тропа была рассчитана явно на альпинистов-разрядников. Нам пришлось пересекать глубокие овраги, хватаясь за корневища деревьев, валуны и траву, продираться сквозь колючки, прыгать с выступа на выступ.
А Паганель легко шагал по нижней тропе, и мы слышали, как он распевает там строевые песни. Но не завидовали ему.
Мы зато могли теперь, уцепившись за какую-нибудь лиану, спокойно полюбоваться природой: никто не загонял нас в рамку и фокус.
На «Краю света» было пустынно, как на краю света. К такому выводу пришел папа, отчего сам же и развеселился.
— А, малыш, верно? — спрашивал он, довольно потирая руки. — Ты не находишь?
Я находила. Действительно, пустынно было вокруг, Одиноко и мрачно торчали из воды черные скалы. Океан, казавшийся вдали спокойным и гладким, незаметно подкрадывался к ним и здесь взрывался со страшной силой. Белые столбы кипящей воды вздымались к самым вершинам утесов, а потом медленно оседали. Пена не успевала сбежать из расщелин, отчего скалы казались поседевшими.
Мы выбрали бухточку поуютнее и осторожно съехали в нее по крутому травянистому склону.
Дядя Коля решил прежде всего омыть ноги в Тихом океане — в знак того, что человек венец природы и, стало быть, сильнее любой стихии. Но стихия была, видать, другого мнения. Не успевал дядя Коля поболтать в воде одной ногой, как очередная волна, разинув белую пасть, с рычанием кидалась на него, и дядя Коля принужден был улепетывать, как заяц. Волны несли с собой разный мусор и песок, так что ноги у дяди Коли сделались, в конце концов, грязнее, чем были. Он вытер их тыльной стороной носков и обулся, удовлетворенный.
Мы еще немного отдохнули в этой бухте и пошли дальше. Нам хотелось добраться до самого-самого края света, то есть до окончания соседнего мыса, дальше всех других выдающегося в море.
— Нет, все же это незабываемо, — говорил по дороге дядя Коля. — Вы заметьте, здесь даже чаек нет почему-то. Только скалы, море, эта вот козья тропа — и мы… Да где-то еще в окрестностях блукает Паганель. А больше ни души… До самой Америки!..
Не успел дядя Коля все это произнести, как из-за поворота тропы вышла девушка в костюме студенческого отряда. На рукаве ее куртки было написано: «Новосибирский пединститут».
— Здравствуйте, — улыбнулась она дяде Коле. — Ведь вы писатель такой-то? Правда?
Дядя Коля растроганно остолбенел.
— Вот… — сказал он, промокая платком глаза. — Живешь, елки-палки… Пишешь по мере сил… Ни о чем таком не мечтаешь… Как вдруг… И где? На краю света… Тут из-за поворота вышла другая девушка, быстро глянула на папу и спросила:
— Вы профессор такой-то? Верно?
Папа, раздвинув плечи, украдкой бросил на дядю Колю торжествующий взгляд. Ага! — говорил этот взгляд. — Не только вы, лирики, пользуетесь известностью. И нас, физиков, кое-где узнают.
Через несколько минут раскрылся секрет такой популярности папы и дяди Коли.
На самом краю «Края света», на крохотной полянке кружком сидела компания девушек, а в центре возвышался Паганель и, размахивая руками, что-то говорил им.
Ветерок, тянувший с моря, донес к нам его слова. Паганель бессовестно хвастался своими попутчиками…
Мы подошли ближе. Девушки, как по команде, повернули головы и уставились на своих прославленных земляков. И так они смотрели на маявшихся папу и дядю Колю, пока дядя Коля не крикнул:
— Глядите — нерпа!
Тогда все бросились к обрыву.
Там, внизу, среди клочьев пены, одиноко плавала маленькая нерпочка…
