Александра Львовна. Это особенное возбуждение, которое бывает от музыки – нехорошо. Я чувствую, что этого не следует. Не могу спать после музыки и какие-то глупые мысли лезут в голову… Хочется пойти к себе, броситься на кровать и реветь, как будто у меня какое-то большое горе. А горя вовсе нет. У меня гадкая натура, Илья…
Илья Львович. Замуж выходи, всё и пройдет. (Подумав.) А впрочем, не выходи. Нет ничего хорошего.
Александра Львовна. Отчего ты сам не едешь домой, Илья? Ты прости, я тебя не тороплю, но всё же там у тебя жена, дети… Служба, наконец.
Илья Львович. Оттого и не еду, что там – жена, дети и служба.
Александра встает за спиной брата, кладет руки ему на плечи.
Александра Львовна. Зачем же ты женился?
Илья берет ее руку, затем другую.
Илья Львович. Знаешь, года два назад, на Рождество, меня позвали в Тулу в судебные заседатели. Совсем как в папашином романе… Судили женщину, крестьянку, которая убила мужа, зарезала его ножом. И вот мы весь день сидели в тесном, дурно пахнущем помещении, все вместе – крестьяне, адвокаты, судьи, солдаты, свидетели. И все говорили, говорили… Я подумал тогда, как счастлив отец, что может находить в этом нелепом устройстве нашей русской жизни интерес и почву для какого-то протеста, для рассуждений о справедливости… Мне же было только скучно и тяжело. Надо было выносить решение, а я уж и не помнил, кто там прав, а кто виноват – только бы скорее разделаться…
Александра Львовна. Это нехорошо, Илья.
Илья Львович. Да, Саша. Жизнь моя нехороша… Как поглядишь в себя, так пусто и нечем жить. Не знаю, отчего это так, но иногда думается, что по-настоящему счастлив я был только в раннем детстве. (Внезапно оживляясь.) Мать и отец тогда совсем не ссорились, разве по пустякам… Мы жили той здоровой патриархальной помещичьей жизнью, которую теперь принято ругать…
Александра Львовна. Мама тоже часто вспоминает то время.
Илья Львович подходит к буфету и наливает себе рюмку настойки.
Александра Львовна. Ты бы не пил, Илья.
Илья Львович (не слушая). Ты не знала того времени, а я так ясно помню… Прислуга, гости, собаки, лошади, охота. И на всё был установленный порядок… Когда приезжают гости, надо к закуске подавать селедку и сыр. За обедом надо есть суп. Надо говорить по-французски. Летом надо варить варенье и мариновать грибы… Зима – со снегом, снегирями и коньками; весна – с первым листом березы и первой прогулкой «без пальто». Господи, как всё это было хорошо – начало мая, мама достала из сундука наши летние полотняные куртки и примеряет. Мы выросли, где-то надо выпустить, заштопать… А потом долгожданное лето с грибами, с купаньем, с рыбной ловлей, сенокосом! Разбежишься со всего маху, и кинешься в копну! Сено трещит и пахнет одуряющее… Тюфяки наши были набиты сеном, они тоже трещали и пахли… (Незаметно вытирая слезы.) Это рай был, Саша!
Входит Катюша.
Катюша. Барыня спрашивает, вы не видали Валентина Федоровича?
Александра Львовна. Он на речку пошел, рыбу удить. (Брату.) Мне трудно поверить в этот рай, Илья. Ты хорошо говоришь. Но я как будто все это уже слышала. Слышала, читала в отцовских книгах…
Катюша уходит.
Илья Львович (усмехается). Может быть… Вы, младшие, росли совсем в другой обстановке. Всё кончилось, когда отец занялся своими духовными изысканиями.
Александра Львовна. Мы должны понимать – он не мог иначе.
Илья Львович. Даже если и так – нельзя простить, что он так переменился к своим детям и жене. Подумай сама, ведь он хотел невозможного! Какой катастрофой было бы для всех нас, если бы мама вдруг разделила его искания, и вместе с ним стала проповедовать христианство, опрощение и платонический брак! Чего он хотел? Чтобы она пошла с детьми побираться у паперти ради Христа?
Александра Львовна(упрямо). Всё же она могла постараться понять его!
Илья Львович. Да как его понять, когда он каждый год занят новой идеей! Одно время завел школы, и всех нас увлек в это дело – мы учили деревенских детей по его методе, писали педагогические статьи. Потом ему наскучило, да и политика вмешалась – почему-то нашли в этих школах рассадник вольнодумства… А в девяностые, когда был голод,
