Короче говоря, так я ее и не поцеловал. Наоборот, даже слегка встряхнул. А она наконец-то заплакала. Все решили, что это на радостях, и бросились нас откапывать.
И тут наступил какой-то провал в сознании, потому что вдруг оказалось, что я сплю и вижу удивительный сон. Мы с Кристи бок о бок неспешно катились по одному из знакомых мне с раннего детства склонов в подмосковном Туристе, и вокруг были люди, вынырнувшие откуда-то из далекого прошлого, те, кто учил меня, совсем несмысленыша, стоять на лыжах – в основном родственники и их друзья. Что удивительно, все они были молодые, какими их запечатлело мое детское «я». Светило яркое солнце, и ноги сами писали дугу, и совершенно неожиданно я почувствовал скользящей поверхностью какую-то жидкость. Опустил глаза – под лыжами действительно плескалась абсолютно прозрачная вода, тонкой пленкой лежащая поверх непрочного льда. Это был замерзший пруд, слегка подтаявший сверху. Я не испугался, инерции вполне хватало, чтобы докатиться до берега. Кристи тоже не выглядела беспокойной, только чуть нахмурилась, стараясь держать баланс. В принципе катание по воде совсем не такая отчаянная забава, как это выглядит со стороны. Мне довелось однажды присутствовать на зимнем альпийском карнавале, и черт меня занес посмотреть, как подвыпивший народ штурмует с разгонной горы вырубленную в реке полынью. В этом трюке главное – трезво оценить, каким окажется перепад в скольжении, когда ты вылетишь со снега на воду, и не потерять равновесия. Трезвых на карнавале днем с огнем не сыщешь, так что зрелище выходит презабавное. Недаром большинство стартующих из одежды на теле оставляют только лыжи и трусы. Я тоже был тогда, признаться, здорово навеселе. Слово за слово, ну и… И ничего особенного не произошло. Холодный расчет, обжигающий глинтвейн (а в нем лошадиная доза русской водки) – и мне пришлось даже активно тормозить, когда полынья осталась позади. А опыт запомнился, поэтому и во сне я скользил по воде смело, дотянул до берега и даже выскочил на него почти на полную лыжу. Пришлось толкнуться палками, чтобы выдернуть задники, и все проблемы. А Кристи уже стояла впереди и улыбалась мне.
Почему-то были сумерки, и я сразу узнал это место – родная территория Московского Университета. Слева ощущается громадина того, что понимающие люди зовут «ГэЗэ». Вот первый гуманитарный, а вот и спорткомплекс. Дорожки оказались залиты льдом, слегка припорошенным снегом. Я оглянулся – пруда уже не было, да и негде ему здесь поместиться. Но тем не менее, мы это сделали. И Кристи уже стояла у меня за спиной. Ну что ж, на перекрестке особенно не разгуляешься, так ведь и мы не Наполеоны – верно, Кристи? А то, что почти голый лед под ногами, это ерунда. Канты такие, что бриться можно. Гоу! Круг почета. Не знаю, почему, но чувствую – мы его заслужили.
И мы степенно, не спеша, заложили круг. Мягко, с ювелирной точностью сошлись грудь к груди. Я заглянул в ее глаза и чуть не задохнулся от прилившей к сердцу нежности. У вас бывало так – всем телом вдруг ощутить, насколько же ты любишь? И насколько любят тебя… Мы даже не поцеловались, мы просто обнялись, прижались друг к другу, вложив в это объятие столько доверия и верности, сколько бывает лишь между самыми близкими людьми. «Я люблю тебя, Кристин». Во сне мой французский оказался гораздо чище, нежели на самом деле. «Я люблю тебя, Поль». Вот так. Именно так. И никак иначе.
Тут-то я и проснулся.
И ничего не понял. Ну совершенно.
Я сидел на жесткой табуретке в лифтовом холле какой-то провинциальной гостиницы. В аккурат между двумя лифтами, прижавшись щекой к холодной стене. Перед носом торчала старомодная пластиковая кнопка вызова. Неподалеку стояла еще одна табуретка самого простецкого вида.
Я не без труда отодрал щеку от стены и попытался разобраться, что, где и когда. Сразу испытал некоторое облегчение – на мне оказался мой любимый джинсовый костюм от Манчини, в карманах прощупывались документы, кредитки и наличные. Уже проще. Только как-то непривычно в ногах. Я посмотрел вниз – ого! А ботинки? Ладно, хотя бы не совсем босиком, все-таки в носках. Но э-э… м-м… почему? Зачем?
