«Единица!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто ее услышит? —
Разве жена!
И то,
если… близко».
— Я, может быть, неточно процитировал Маяковского, — сказал Леонид под общий смех, — но мысль у него именно такая. А в другом стихотворении Маяковский говорил:
«Народа — рота целая,
Сто или двести,
Чего один не сделает —
Сделаем вместе».
Почему победили медики? Слаженностью, дисциплинированностью, сплоченностью своей они нас побили. Ведь каждый их игрок в отдельности уступает нашему игроку — и плавают медики хуже нас, и мячом владеют хуже. Но дружно играют — и победили, заслуженно победили!
— Тут не детский сад! Слышали мы эти разговоры! — с места крикнул Холмин. — А что ты конкретно предлагаешь?
— Предлагаю решительно покончить с индивидуальной игрой некоторых наших мастеров.
— Тебе хорошо говорить! — крикнул Холмин. Ты — центр нападения! Все мячи к тебе идут!
— А мне это не важно, — ответил Кочетов. — Я не для себя — для общего дела стараюсь. И если команда считает нужным, я завтра же готов играть не центр нападения, а кого угодно, хоть защитника.
— Да ну? — вызывающе крикнул Холмин.
Леонид ничего не ответил, но так взглянул на Холмина, что все поняли — он не хвастает.
— Ладно! — крикнул Холмин. — Я могу не играть в следующей встрече. Посмотрим, как вы без меня победите!
— А за такие речи можно и вообще из команды попросить! — сказал кто-то. — Скатертью дорожка!
В комнате сразу наступила тишина. Холмин побагровел, медленно встал и не спеша направился к выходу. Он, очевидно, ожидал, что его окликнут, задержат, не дадут уйти из команды. Но все молчали.
Хлопнув дверью, разъяренный, он ушел.
Сразу поднялся шум. Все были возмущены поведением Холмина. Решение приняли быстро: Холмину объявить выговор, из команды его исключить. Играть дружно и, как сказал секретарь комитета, — «хоть кровь из носу, а следующий матч выиграть».
* * *
В огромном спортивном зале было непривычно пусто и тихо. Только в дальнем конце упорно повторял одно и то же упражнение на кольцах высокий юноша в синих тренировочных брюках. В противоположном углу зала, возле рояля, сидели на низкой гимнастической скамье Аня Ласточкина и Кочетов в трусах и майках. На коленях у них лежали раскрытые учебники английского языка. Леонид читал, Аня слушала.
Обычно они занимались по вечерам у Ани. Но сегодня у них были билеты в Филармонию. После занятий гимнастической секции ехать домой уже не имело смысла. А в институтской читальне неудобно: нельзя ни читать вслух, ни говорить.
— Знаешь, Леонид, — сказала Аня, когда Кочетов старательно, но неуклюже выговаривая слова, закончил читать юмористический рассказ Марка Твена и, тяжело отдуваясь, замолчал. — Тебе надо больше читать, а главное — больше говорить по-английски.
— У меня язык непослушный, — смущенно улыбаясь, ответил Кочетов. — Туго движется.
— Нет, серьезно, Леонид! — сказала девушка. — Надо что-то придумать. Идея! — вдруг обрадовалась она. — Решено: отныне мы с тобой говорим только по-английски.
— Все время по-английски? — испугался Леонид. — И в столовой, и на собраниях, и в бассейне?
— И в столовой, и в бассейне, — решительно подтвердила Аня.
— Тогда мне придется стать великим молчальником, — объявил Леонид.
— Не выйдет, — засмеялась Аня. — Я тебя буду спрашивать, а ты не такой невежа, чтоб не отвечать.
— Это невозможно, Ласточка, — обеспокоенно возразил Леонид, но девушка строго перебила его:
— Speak English! What did you say?[5]
— Nothing![6] — хмуро ответил Кочетов.
Однако от Ани не так-то просто было отделаться.
Она упорно продолжала говорить по-английски, а когда Кочетов произносил русские слова, качала головой, будто не понимает.
Высокий юноша в синих тренировочных брюках спрыгнул с колец и подошел к роялю. Это был однокурсник Виктор Малинин.
— Тренируетесь? — улыбаясь, спросил он, указывая на английские книги.
— Yes, we are,[7] — сердито ответила Аня. — Will you join us?[8]
— Нет, нет! — испуганно поднял руки вверх Малинин и быстро убежал к кольцам.
Леонид и Аня занимались еще долго. Только в семь часов Аня объявила, что урок окончен. В восемь часов в Филармонии начинался концерт. Надо было спешить.
