Потом они прошли в кузнечный цех. Шум сначала оглушил Кочетова. От частых тяжелых ударов, казалось, вздрагивала сама земля. Мерно гудели огромные вентиляторы. Длинными рядами выстроились гигантские молоты, около которых лежали груды остывающих поковок.
Подошли к одному из молотов.
— Виктор! — крикнул Грач прямо в ухо Кочетову, показывая на кузнеца.
Леонид сперва и не узнал его. В самом деле, это был Виктор Махов — один из его учеников-пловцов, паренек с девичьими, голубыми глазами. Кочетов привык видеть его в одних только плавках, а здесь Махов был в синей спецовке, и не смешлив, как в бассейне, а серьезен и строг.
Нагревальщики достали из пылающей печи брусок и передали его Виктору; тот огромными клещами подхватил раскаленную болванку и установил ее в штамп.
Он нажал педаль — и многотонный молот обрушился на металл. Махов бил точными, короткими, даже немного щегольскими ударами.
«Ловко! — подумал Кочетов. — Как боксер!»
Виктор всего шесть раз ударил по болванке, и вот уже подручные схватили клещами рассыпающий вокруг себя искры готовый коленчатый вал — одну из самых сложных деталей.
Леонид с Грачом побывали и в заводоуправлении. В огромной бухгалтерии Кочетов не сразу узнал Нагишкина. За массивным столом, на котором то и дело звонили три телефонных аппарата, важно сидел какой-то солидный человек. Спустя немного Леонид сообразил, что это и есть тот неловкий толстяк, которого он обучает плаванию.
В бухгалтерии Нагишкин, очевидно, был начальником: главбухом или, по меньшей мере, заместителем. К нему все время подходили люди то с бумагами на подпись, то за какими-то разъяснениями. Он был не в очках, как на тренировках, а в изящном пенсне. Кочетов улыбнулся, вспомнив первое появление Нагишкина в этом пенсне в спортзале.
…В этот вторник Кочетов пришел на занятие, как всегда, в половине седьмого. Все ученики уже были в сборе. Обычно, ожидая тренера, они громко разговаривали, делились заводскими новостями, «разминали» мускулы на спортивных снарядах.
В этот раз они уже стояли в шеренге, и, едва Кочетов вошел, вся шеренга замерла, как по команде «смирно».
Погруженный в свои тяжелые мысли, Леонид, войдя в зал, не заметил этого образцового порядка. Он негромко поздоровался и начал занятие.
Но вскоре он все-таки почувствовал, что сегодня каждая его команда схватывается на лету и выполняется безукоризненно. Даже самые отстающие, вроде Нагишкина, которому с большим трудом давалось стильное плавание, занимались сегодня лучше обычного.
«Что это с ними?» — думал Леонид.
Он не знал, что ученики пристально следили за его попытками побить рекорд и горячо переживали неудачи Кочетова. Своими успехами они хотели порадовать учителя в тяжелые для него дни, хоть этим выразить ему свое сочувствие.
* * *
На семинаре по химии получил «двойку» пловец, мастер Холмин — высокий, хорошо сложенный, красивый парень. Только рот портил его лицо: узкий, как щель, с тонкими плоскими губами.
«Словно ножом прорезанный», — однажды подумал Леонид.
За последний месяц это была уже вторая плохая отметка у Холмина. Однако он не слишком огорчался. Во всяком случае, товарищи из седьмой группы волновались гораздо больше его самого.
Сразу же после лекций Аня Ласточкина — староста группы — устроила собрание.
Когда потребовали у Холмина объяснений, он, правда, «для порядка» дал обещание исправить «двойку», но потом резко заявил:
— А что, собственно, случилось? Не знал формулы этилового спирта? Но я же не собираюсь быть химиком, и учимся мы не в технологическом. Все равно — кончим институт и забудем всякие химии-физики.
— Кем же ты собираешься быть? — насмешливо спросила Аня.
— Во всяком случае, не ученым секретарем химического отделения Академии наук, не академиком и даже не членом-корреспондентом, — ехидно отрезал Холмин. — Я спортсмен.
— Такой профессии в СССР нет! — спокойно заметила Аня. — У нас и спортсмены работают…
— Не придирайся к слову, — отмахнулся Холмин. — Конечно, я буду трудиться. Стану тренером!..
Но всем студентам было хорошо известно: мастеру Холмину днем и ночью грезилась алая майка чемпиона. Он мечтал только об одном — побыстрее получить почетное звание. А там — видно будет.
