Этот бывший герой из героев Скирон, окончательно теряя от счастья голову, только и знал, что плел и возлагал себе на голову пестроцветныё венки; в нем не осталось ничего от того Скирона, которого некогда по ночам посещали прозрения, он знал одну лишь свою Тиро, да еще не забывал поклоняться пославшим ее богам — припав на оба колена, он больше не ощущал в глазах боли от сверкания элладского неба. А Тиро, как следует отдохнувшая и отоспавшаяся днем, проснувшись в полночь-за полночь, начинала, беспокойная, ерзать, крутиться с боку на бок в этой беспроглядной тьме — то вскинет вверх руку, то заведет ногу за ногу, то потреплет себя пальцем по щеке, но нет, ох, ничего ей не помогает. И уж так, бывало, загрустит, запечалится; но разве не было у нее под боком окутанного темным плащом Гипноса Скирона, тяжело усыпленного владыкой сновидений? И она легонько постукивала по нем кончиком пальца.
— Что такое... а... кто... — спросонок вздрагивал Скирон.
— Я хочу, Скирон, о чем-то тебя спросить.
— Аа... ну, давай.
— Сначала повернись ко мне.
Он поворачивался.
— А тетерь обними меня покрепче.
Он крепко прижимал ее к себе. Потом ему слышалось:
— Послушай, а как тебя звать?
Так она пошучивала с ним, дурачилась, но вскоре ей уже было не до шуток. Только развратницей она отнюдь не была.
Но порой на нее нападала какая-то странная хандра. Забившись где-нибудь, она сидела, уйдя в себя, пригорюнившаяся, отрешенная, витая где-то далеко-далеко, где — она и сама не знала, но доблестное сердце стоявшего над ней Скирона замирало, стиснутое страхом:
— Что, Тиро, что случилось?
— Чего-то мне хочется.
— Но чего...
— Сама не знаю.
А потом, еще совсем ребенок, сама же и говорила:
— Как будто пить хочется.
Скирон не подавал виду.
— Вот возьми кислое яблочко.
Тиро, лишь мельком взглянув на него, только еще хуже пригорюнивалась.
— Что это за питье?
Они на некоторое время смолкали, потом Тиро, начинавшая понемногу злиться, вскидывала голову и выплескивала на голову крутившегося подле нее Скирона всю скопившуюся обиду и боль:
— Почему ты не даешь мне напиться, дерево и то жаждет воды, в чем же я провинилась, не понимаю, что ты меня так...
— Хорошо, пей.
И подавал ей кувшин...
— Губами не касайся!
— Что с тобой...
— Ничего.
— А как же мне пить...
— Хорошо, — говорил Скирон, но Тиро так истово, с такой жадностью пила, что он отворачивался с опаленным горечью сердцем. А дальше ему слышалось:
— Можно, я выкупаюсь?
Но купаться он ей не давал. Намочит тряпку, выжмет потуже, и Тиро протрет ею свое нежное тело.
Но однажды, по нечаянности то вышло или как, но только вода слегка пролилась Тиро на подбородок. Она вздрогнула и уже подняла руку, чтоб утереться, но вдруг вся застыла в оцепенении; а когда искусительная тонкая струйка, миновав ее точеную шею и чуть задержавшись между грудями, упрямо потекла вниз, Скирон, схватив какую-то тряпку, бросился так неистово ее оттирать, что на нежной коже Тиро проступили багровые пятна.
— Что с тобой...
В остервенении он бросился за ее туникой:
— Вот, надень.
— Мне не холодно.
— Надень, говорю.
Стены пещеры тоже сочились водой, и Скирон уводил Тиро в поле — подальше от мокроты. Но и на палящей груди надежнейшего Гелиоса их прихватил однажды такой ливень... Скирон впопыхах повлек Тиро за собой обратно к пещере; некоторое время она грациозно бежала, а потом, — ненароком то было или нет, — упала на землю... поморщилась, застонала — от боли то или... Встать она не смогла, и Скирон, поспешно подняв ее, бегом бросился с нею на руках дальше. Она надежно обняла его рукой за жилистую шею, но дождь на нее все лил и лил. В пещере он бы ее как следует обтер, но до пещеры было далеко; а она все по-прежнему стонала.
Он всегда водил ее одной и той же дорогой, потому что в другой стороне был холм, а за ним... Но Тиро, которая вечно тянулась, туда сердцем и взором, которую так и влекли туда стройные ноги, недовольно допытывалась:
— А тот холм как называется?
И обиженно надувала губы.
— Холмом.
— Аа...
Он вел ее куда-то совсем в другую сторону, но Тиро поворачивала голову:
— А что там, дальше...
