Пожалуй, с особым азартом правила нарушала Агата Кристи — меньше всего она заботилась о том, чтобы читатель имел равные шансы с Пуаро в деле установления преступника. Да и кому нужны равные шансы? Откуда возьмется тогда неожиданная развязка? Нет, детектив не должен уподобляться фокуснику-недоучке — читателю положено ахнуть, застыть в недоумении, а потом досадливо и восторженно размышлять, как это его в очередной раз обвели вокруг пальца.
Тем не менее Агата Кристи всегда оставалась в рамках игрового поля — если ей хотелось написать что-то действительно серьезное «про жизнь и про любовь», она делала это под псевдонимом Мэри Вестмакотт. Дороти Сэйерс рискнула пойти дальше — ее последние истории о лорде Питере в гораздо больше степени «романы нравов», поиски ответов на болезненный и актуальный для нее самой вопрос: может ли женщина совмещать жизнь ума с жизнью сердца (она сама в этом не очень преуспела, однако своей героине Гарриет Вэйн подарила более счастливую судьбу). При этом ее романы все дальше уходили от детектива в собственном смысле слова.
Значит ли это, что детектив обречен на легковесность? Что искрометная игра не коснулась болевых точек эпохи? В конце концов, что знали о настоящей жизни все эти доны в мантиях, игроки в бисер, обитатели башен из слоновой кости?
Джулиан Саймонз неодобрительно замечает, что в романном мире Агаты Кристи не было Всеобщей стачки 1926 года (он вообще редко что-нибудь одобряет). Этот технически точный упрек оставляет острое ощущение несправедливости. Почему? Может быть, понять это нам поможет другой исследователь детектива, Говард Хайкрафт, который в книге «Убийство для удовольствия» приводит удивительный факт: за несколько месяцев до начала Второй мировой войны фашистское правительство Италии запретило распространять книги двух английских авторов: Агаты Кристи и Эдгара Уоллеса. Детективы были запрещены и в нацистской Германии. Э. К. Бентли пишет в своих мемуарах, что русский перевод «Последнего дела Трента» не удалось опубликовать в России по цензурным соображениям. Не странно ли, что именно оторванный от реальности детектив стоял костью в горле у диктаторов?
В 1940 году, когда Гитлер бомбил Лондон, жители города вынуждены были постоянно прятаться под землей. В бомбоубежищах стали формироваться библиотеки. Что же читали люди, чья жизнь ежеминутно подвергалась опасности? Да, вы угадали. Они читали детективы. Детективы, в которых царили логика и порядок, закон и состязательное правосудие. Детективы, в которых, как в стихотворении Руперта Брука — молодого поэта, погибшего на фронтах Первой мировой, — церковные часы показывали без десяти три и еще оставался мед к чаю. Детективы не просто позволяли уйти от страшной реальности — они напоминали людям, кто они такие.
Замечательная переводчица Лилианна Лунгина вспоминает, что одна из ее подруг выжила в тюрьме и в лагере, потому что умела «рассказывать романы»[13]. Ничто не ценилось в заключении так, как хорошая история. И неслучайно, конечно, новый расцвет детектива пришелся на «длинный уикэнд» — перерыв между двумя мировыми войнами. Детектив расцвел именно потому, что была и страшная война, на которой погиб цвет английской молодежи, и безработица, и Всеобщая стачка 1926 года. И предгрозовые тридцатые, когда жизнь стала легче, но каждый чувствовал, как сгущаются тучи новой войны. И усталый, трезвый стоицизм, с которым англичане встретили новую войну, — в те дни их девизом стала фраза «Работаем как обычно» (Business as usual). И неслучайно тогда же был джаз, золотая молодежь и самозабвенное увлечение американским кинематографом. Своевольные, коротко стриженные девушки, которые отслужили войну сестрами милосердия и которых не так-то просто было теперь загнать в прежние рамки. Слуги, воевавшие бок о бок со своими хозяевами, и служанки, привыкшие к вольной фабричной жизни. Разорившиеся благородные семейства, вернувшиеся с войны солдаты, не знающие, куда себя деть в мирной жизни. Мир перевернулся, земля качнулась под ногами — оставалось только танцевать. Детектив с его жизнерадостным цинизмом легко подхватил джазовую мелодию времени.
