Рукавишников упал ничком и лежал, прикрыв голову руками. Затем он опустил руки и поднял голову. В бездонном небе ползло будто нарисованное акварелью облако. На нем еще играли солнечные блики. На уровне своих глаз он увидел яркий желтый цветок и услышал свиристение какой-то пичуги.
— Однако, жив! — сказал сам себе Рукавишников и поднялся на ноги. Невдалеке виднелось место, куда угодил снаряд. Из небольшой черной воронки вился сизый дымок. И тут Рукавишников увидел Середу. Раскинув руки, будто желая обнять землю, майор лежал на зеленом снарядном ящике. Капитан, недавно задававший Рукавишникову вопросы, осторожно переворачивал Середу на спину.
— Что с ним? — спросил шепотом старшина.
Капитан не ответил. Рукавишников разглядел на бледном лице майора тоненькую ниточку крови и понял всю неуместность вопроса.
— Я — в санбат, — быстро сказал старшина, — позову кого-нибудь.
— Не надо, — ответил капитан и снял фуражку.
«Нет, этого не может быть! — отчаянно подумал Федор. — Ведь он только что говорил… улыбался…»
Все, что произошло, казалось Рукавишникову диким, противоестественным. Он поднял глаза и увидел, что все члены партийной комиссии, обнажив головы, обступили кольцом Середу. И тогда Рукавишников тоже снял мичманку, сжал ее до боли в суставах.
После того как па краю поляны вырос сырой могильный холмик, капитан сказал, отряхивая землю с гимнастерки:
— Заседание партийной комиссии считаю продолженным. — Он обвел взглядом суровые, нахмуренные лица и пояснил: — Бойцы хотят идти в наступление коммунистами, и мы должны рассмотреть сегодня все заявления.
Вновь расселись на ящиках.
Капитан спросил:
— Кто за предложение товарища Середы принять старшину второй статьи Рукавишникова в члены Всесоюзной Коммунистической партии большевиков — прошу поднять руки.
— Один, два, три… — считал капитан. — Девять «за», — наконец сказал он.
И хотя членов комиссии осталось восемь человек, все поняли, что девятым был голос майора Середы.
Капитан шагнул к Рукавишникову и протянул руку:
— Поздравляю. Вы приняты в партию. — Он посмотрел на холмик, под которым покоился Середа, и, вздохнув, сказал: — Завтра вы пойдете в бой уже коммунистом. Будете штурмовать Сапун-гору. Дойдете до вершины, считайте, что первое свое партийное поручение выполнили.
Капитан говорил медленно, будто каждое слово давалось ему с превеликим трудом. И от этого все, что он сказал, приобрело особый, значительный смысл.
Рукавишников посмотрел через плечо и увидел в конце лощины, за грядой пологих однообразных холмов, мощный горб Сапун-горы. Казалось, она совсем рядом, а на самом деле до нее было несколько километров. Сырые вечерние сумерки ползли по склонам. Гора была похожа на притаившегося мрачного зверя. Рукавишников посмотрел на капитана и молча, по-мужски тряхнул его руку.
Ночью Федору снилась большая приборка на крейсере. Будто держал он в руках неподатливый пожарный шланг. Из шланга хлестала на палубу упругая струя соленой морской воды и рассыпалась миллионами жемчужных искр. И будто вышла из-за башни красавица Настя й спросила:
— Ну как, пришить тебе пуговицу?
— Не видишь, что ли? Большая приборка сейчас, — ответил Рукавишников. — Вот смоем всю грязь, тогда приходи.
Утро седьмого мая выдалось ясным и безоблачным. Долина, раскинувшаяся от Сапуна до подножия гор и от Балаклавской бухты до Черной речки, напоминала гигантскую палитру, на которой буйно и хаотично были разбросаны краски всех цветов. Рыжие, до ядовитой красноты, пятна обрамляли Балаклавские высоты. Чуть бледнее, но тоже оранжевым с краснотой был мыс Айя, остро врезавшийся в ультрамариновую сочную синь моря. Недалеко от Айи возвышался другой мыс с мудреным названием Фиолент — мрачный, с фиолетовым оттенком. А горы все зеленые. Но эта зелень была тоже неодинаковой. Ближе к морю она с синевой, вероятно от ветров, которые постоянно дуют там, а левее зелень становилась светлее и светлее и, наконец, в самой долине была совершенно изумрудной. В долине еще цвели редко разбросанные фруктовые деревья и чернела исклеванная снарядами земля. Ближе к Инкерманским высотам почва становилась серой, а на самых макушках холмов была совершенно белой, как снег. Недаром, видно, голову этой горы назвали Сахарной.
