Конечно, весь вечер только и было разговоров что про крупный план. Елочка смотрела на меня восхищенно и говорила:
— Честное слово, я не пропущу ни одного сеанса. Буду сидеть с утра до вечера в кино.
— Я тоже не пропущу, — сказал Антон.
Да, это был очень хороший вечер.
Ночью Антон разбудил меня. Я уставился на него сонными глазами:
— Неужели подъем?
— У меня идея, — зашептал Антон, — А что, если на лицевую сторону акваплана прикрепить рифленую резинку? Стоять будет легче.
Мне очень хотелось спать. Я посмотрел на его возбужденное лицо и сказал:
— Давай об этом поговорим завтра.
Следующие тренировки были уже вместе с операторами кинохроники. Они мчались на соседнем катере и, как дулами пулеметов, целились в меня объективами. Временами они приближались совсем близко, и тогда я догадывался, что это как раз для крупного плана. Мне захотелось выглядеть поэффектнее. Я выгнул грудь и свалился в воду. Зрелище было довольно жалким. В пенистой воде я барахтался как котенок.
Операторы почесали затылки и пошли к Сенюшкину. На следующий день капитан-лейтенант сказал, что основным будет Антон, а я дублером.
Вначале я не хотел этому верить. Но когда увидел, как объективы целились на Антона, мне стало не по себе. Ведь Елочка и все мои знакомые уже знали о моем участии в кино. Да что там знакомые! Весь экипаж корабля только и разговаривал о крупном плане. И вот все летело кувырком. После тренировки Антон спросил:
— Ну как я выглядел?
«Радуется, — подумал я со злостью, — радуется моему позору».
Я не ответил и, круто повернувшись, пошел на бак. Антон догнал меня:
— Как насчет увольнения? Елочка будет ждать.
— Оставь меня в покое, — крикнул я зло Антону. — Можешь сам идти. Ты же теперь кинозвезда.
— Чудак, — сказал Антон, пожав плечами.
И вот наступил день показательных выступлений. Для всех это радостный, веселый праздник, а для меня… На душе скверно. Хочется выть от досады. Мне кажется, что все моряки на корабле глядят на меня с усмешкой: «Посмотрите на хвастунишку!» Вот уже и катер спустили на воду. Выкрашенный свежей, яркой краской, он выглядит как игрушка. Такой, конечно, не стыдно показать и в кино. И вдруг ко мне подбежал рассыльный:
— Быстро в катер. Пойдешь на акваплане.
Я поразился:
— Не может быть.
— Точно, — сказал рассыльный, — капитан-лейтенант Сенюшкин приказал.
Не помня себя бросился к трапу. Меня уже ждали. Антона я не видел. В тот момент, признаться, было не до него.
События развертывались стремительно. По команде руководителя аквапланистов катера рванулись с места. Я встал на ноги и почувствовал привычное, живое дрожание акваплана. Ну, теперь меня не отдерешь от него даже силой! Я слился с аквапланом. Вперед!
Мы понеслись к трибунам. Рядом мчался катер с операторами. Сейчас па меня смотрели тысячи глаз с трибун и фиолетовые зрачки кинокамер. Привычно и празднично гудел ветер. В какой-то момент я услышал грохот аплодисментов.
Уже гораздо позже я вспомнил об Антоне. Почему все же на акваплане пошел я, а не он?
Я пошел к Сенюшкину и спросил его об этом.
Капитан-лейтенант недоуменно пожал плечами и ответил:
— Разве вы не знали? Ваш товарищ сказал, что он плохо себя чувствует.
Жгучая кровь бросилась мне в лицо. Я отлично знал, что Антон не болен. И вообще я сомневался, что он когда- нибудь может заболеть. Значит… значит, отказался только ради меня?
Я бросился в кубрик. Антона там не было. Выскочил на бак, обежал всю палубу и нашел его на ходовом мостике. Антон смотрел на бухту. В синеве небес полоскались флаги. Я подошел к Антону. В тот момент я не видел ни флагов, ни кораблей, ни моря, ни неба. Я видел его лицо, его глаза. Если бы снять в ту минуту на пленку это лицо, оно, конечно, заняло бы весь экран.
Я сказал хрипло:
— Спасибо тебе, дружище. — И добавил: — Прости меня, если можешь.
Антон улыбнулся знакомой мне добродушной улыбкой.
— К чему эти сентиментальности? Мы же друзья.
