— Если бы она вошла, мы бы всыпали ей по первое число! — сказал Ганночка.
— Да, конечно, — согласился Сизов и подумал о матросах, которые готовы были все время находиться на боевых постах и не хотели идти в кубрики.
Неожиданно раздался голос невидимого в темноте командира:
— Вахтенный офицер, прикажите изготовить корабль к постановке на якорь и швартовые.
— Есть изготовить корабль к постановке на якорь и швартовые, — ответил лейтенант Ганночка.
По корабельной трансляции прогудела команда. Где- то внизу звонко хлопнули двери. Загремела якорь-цепь.
Корабль приближался к базе.
В порту весь день приводили в порядок материальную часть — готовились к новому выходу.
На берег Сизов попал только вечером. Он хотел поехать автобусом, но тот долго не появлялся, на остановке скопился народ, и Сизов почти бегом кинулся домой.
Сумерки шелестели в переулках, когда он подошел к своей квартире. Стремительно отворил дверь, радуясь встрече с Шуркой. Но ее дома не было. На столе белела записка. Он торопливо взял ее и прочел:
«Родной мой! Нашу разведывательную партию срочно отправили в район. Есть данные, что там имеется нефть. Представляешь? Как я тебя ждала! Н, о ты же знаешь: надо, — значит, надо…»
Сизов аккуратно свернул записку и попытался представить себе то далекое место, где разведывательная партия, быть может, уже нашла нефть.
Стало немного легче. Он прошел на кухню. На стопке чистого белья обнаружил еще одну записку:
«В отсутствие Шуры мы о вас немного позаботились. Еда в холодильнике.
Ваши тещи».
Глубоким вечером пошел дождь. Крупные капли дробно барабанили по стеклу. Сизов открыл форточку и, высунув руку, почувствовал, что капли не холодные. Это был первый весенний дождь…
В ленинской каюте аварийно-спасательного судна «Горизонт» шло собрание. Матроса Фрола Зубавина принимали в партию. Народу было полным-полно.
Зубавин стоял перед широким столом, покрытым кумачовой скатертью, и отвечал на вопросы.
Вопросов было много. Спрашивали о демократическом централизме, о международном положении, о правах и обязанностях члена партии.
Зубавину вопросы нравились, он был готов к ним и отвечал подробно, чувствуя, что коммунисты слушают его с удовольствием.
Руку поднял мичман Пинчук. На корабле он славился своей дотошностью. И сейчас Пинчук начал издалека:
— Партийные документы вы, товарищ Зубавин, знаете хорошо. Международную ситуацию понимаете. А что вы лично о себе скажете? Какой, так сказать, вклад вносите в службу?
Пинчук замолчал и с победным видом оглядел присутствующих. В глазах у него светилось неподдельное ликование: вот, мол, вопрос так вопрос.
Зубавип помрачнел. Говорить о себе он не умел и боялся этого больше всего. Что можно сказать кроме того, что всем известно? О родственниках он рассказать, конечно, мог. Дед его был моряком. Еще сейчас в доме у родителей хранится старая, с потемневшей позолотой на репсовой ленте бескозырка. В девятьсот семнадцатом году дед утверждал Советскую власть. Погиб он далеко от Севастополя, в Сибири, исколотый белогвардейскими штыками.
Фрол вздохнул и тоскливо посмотрел на сидящих в ленинской каюте. Рассказать про о*гца? Отец пошел по стопам деда. Связал свою жизнь с морем. И это было уже наследственное, вошедшее Зубавиным в плоть и кровь.
Перед самой Великой Отечественной войной капитан- лейтенант Зубавин получил в командование новенький торпедный катер. Позже он часто вспоминал свою первую атаку. Караван фашистских транспортов шел под надежной охраной, держась в темной части горизонта. Транспорты были задернуты непроницаемым покрывалом ночи и обманчивой тишиной.
И вдруг она нарушилась ревом моторов: навстречу каравану, глотая кабельтовы, неслись торпедные катера. Ночь. исполосовали кровавые жгуты орудийных и пулеметных трасс. Большой черный транспорт разломился пополам, выкинув высоко в небо фейерверк рвущихся бомб и артиллерийских снарядов.
Помнил отец и мыс Херсонес в мае сорок четвертого года: горы трупов в грязно-зеленых мундирах, поднятые вздрагивающие руки, сбивчивые испуганные возгласы: «Гитлер кацут! Гитлер капут!» Последний остервенелый рывок к кромке моря и ярый матросский крик, который, казалось, достиг другого берега моря: «А ну, кто еще на Севастополь?!»
