Петр, сидя напротив гостя, опекаемого Кикиным, вел себя точно подгулявший голландский матрос. Отпускал соленые шутки, грохотал густым басом, подстегивал:
— Анисовой, сэр Витворт, моей любимой!
Посланник с готовностью поднимал чарку, пригубливал, думал безрадостно: увы, конфиденциальная беседа отодвигается на неопределенный срок… Правда, был вопрос царя, еще в начале пиршества, который заставил англичанина насторожиться:
— Слух есть: в Радошковичи завертывал? Как он там, лев молодой?
Витворт помедлил. Говорить о новых замыслах Карла XII, о его твердом намерении разделаться с Польшей и Россией? Несвоевременно. Царь, чего доброго, выкинет перед шведами белый флаг… Интересы англо-австро-голландской коалиции диктуют иное: сковать силы обеих сторон посреди топей европейского северо-востока, обескровить заносчивых русских и, воспретив тренированной шведской армии марш на запад, в то же время сохранить ее как дополнительный козырь коалиции в борьбе с французами за испанское наследство!
— Король Карл? — уходя от прямого ответа, переспросил Витворт. — Лих, безогляден, склонен к риску, порой ничем не оправданному. Вот происшествие самых последних дней. Некто Пальмберг был схвачен польско-саксонскими гусарами и, будучи серьезно болен, отправлен в Гросс-Глогау. Что предпринимает король? В сопровождении двух-трех господ свиты, переодетый капралом, навещает своего протеже, фланирует вдоль укреплений, наконец идет обедать в корчму. И это — на глазах у сотен саксонских солдат!
— Сунулся бы он к Москве так-то! — иронически бросил Меншиков, выгибая золотистую бровь.
— Ага! — подхватил Аникита Зотов. — Н-не жавидую! Ошобливо… ежели… на девок дорогомиловшких наткнетша… у-у-у!
— Что ж будет, кир Аникита? — со смехом справился Петр.
— Шули оттяпают!
Застолье грохотало.
«Где я? — с оторопью думал гость, выслушав смягченный перевод. — Во дворце первого русского сановника или… в развеселой йоркширской таверне?»
Всяк творил свое. Здесь и там сновали карлы Тимоха и Ермоха, надув бычьи пузыри, колотили друг друга. Плел дикий вздор Зотов, адресуясь к Ромодановскому: князь-кесарь, подобрев, мирно грыз гусиную ногу. О чем-то сладенько нашептывал Меншикову черноокий господинчик, и генерал от кавалерии то внимал пройдохе, то беспардонно вторгался в разговоры вокруг, вскакивал, цепляя соседей широченными алыми обшлагами.
Где-то посредине обеда он возгласил:
— Опять и опять здоровье господина бомбардира! И преогромное ему спасибо за все содеянное для нас!
— Ну врешь! — пресек его хвалебную речь Петр Алексеевич. — Возвышая тебя и других, не о вашем счастье я думал, но о пользе общей. А если б знал кого достойнее тебя, то, конечно, генеральство от кавалерии носил бы кто-нибудь иной! — Он схватил наполненный по край кубок, огляделся. — Ну кто смел… кто грянет присловье умное?
И тут поднялся румяный сверх всякой меры Эндрю Стайльс. Расплескивая вино, он перегнулся через стол, крикнул по-русски:
— Да живьет шестное торговое дьело, сэр Питер!
— Молодчина, Андрей! Ах, молодчина! — растроганно молвил царь. — Иди сюда, расцелуемся!
— Виват!
В общем веселии не принимал участия, пожалуй, лишь сам хозяин, граф Головин, который, побледнев, отошел к окну.
— Сердце? — кратко спросил Витворт у сидящего рядом переводчика Посольского приказа.
Лисье лицо Кикина приняло минорное выражение.
— Вы угадали, сэр. А началось это после многократных переездов графа по просторам Сибири и особенно — после долгих нерчинских словопрений с китайскими послами.
— Нерчинск, Нерчинск… Да, вспомнил! — произнес Витворт. — Кстати, как далеко Амур от Москвы?
— Шесть тысяч английских миль, сэр.
— О-о!
Витворт принялся увлеченно расспрашивать о географии дальневосточных владений России, о смельчаках-переселенцах, о казачестве… Петр — по ту сторону стола — некоторое время прислушивался к разговору и вдруг встал, с грохотом отодвинул кресло.
— Ф-фу, засиделись… Айда, сэр Витворт, побеседуем.
