Это дало основание корреспонденту манильской газеты написать: «У русских хорошие нервы».
Если бы знал журналист, что такое чемпионские ночи!
Отложив двадцать восьмую (игранную белыми) партию в трудном положении, Карпов анализировал ее вместе с тренерами… я чуть не написал: до рассвета… нет, рассвет наступил необычно быстро, сидели за доской, когда на дворе было светлым-светло. Вообще, может быть, это не лучший способ анализа, шахматисту надо дать чуть отойти от всего пережитого за партией, чуть поспать, чуть вернуться в норму. Ну а если он не может по-другому? Если он весь там — в этой позиции, трудной, сохраняющей лишь призрачность спасения? Но из нее надо взять все, что только можно. Отыскать ничтожнейший шанс. Проверить себя и других. Чтобы в конце концов сказать — нет, не годится и это. И то не годится тоже. Может быть, попытать счастья еще в одном не сразу бросающемся в глаза варианте? Как это было в тринадцатой партии. Век бы помнить ее. Помнить, как в такой вот утренний час было найдено продолжение, после которого вздохнули свободно все: есть ничья. Помнить, как уже за доской на сцене было найдено продолжение, ведущее к поимке неприятельского ферзя.
Легкий бы услышать вздох облегчения. Увидеть хотя бы намек на улыбку. Юрий Балашов — серьезный человек, от него не жди, не улыбнется. И Игорь Зайцев, хотя и видится в шахматах прямой противоположностью Балашова, этим на него похож, тоже не любит раздаривать улыбки. Или приучила шахматная практика? Есть у шахмат железный закон: ты не должен давать партнеру право догадываться о своем состоянии — нравится тебе позиция или нет… ты не должен облегчать ему оценку положения с помощью собственных эмоций. Не всем и не всегда это удается. Помню, как безнадежно и тайно вздохнул Спасский во время последней партии ленинградского матча с Карповым: на доске была примерно равная позиция, казалось, вся борьба еще впереди, но Спасский лучше, чем кто-либо из сидевших в зале, понимал, к чему клонится позиция, к чему она в конце концов придет, и он не удержался, вздохнул, едва заметно, но все же выдал себя.
А ведь это о нем завистливо говорил не щедрый на комплименты Р. Фишер: когда играешь со Спасским, никогда не догадаешься по выражению его лица — хорошо ли он чувствует себя или плохо, нравится ли ему позиция или нет. Не всем подвластно это искусство. А Михаил Таль, оптимист, живчик, умница, умеющий так хорошо понимать других, безмерно напряжен и он. Все три тренера — честнейшие на свете работяги. Таль, как и Балашов, еще собирающийся побороться за звание чемпиона мира, отдает Карпову все, что только знает, может, и еще что-то сверх того. Это Талю наших дней принадлежит прекрасное изречение; в ответ на вопрос, как бы он сыграл с тем Талем, который был чемпионом мира, он ответил мгновенно: «Я бы растерзал его». А сейчас он говорит негромко, с легким оттенком сомнения в своей правоте, так свойственного этому человеку: «Кажется, не стоит тратить силы».
Профессор В. Зухарь будто только и ждет этого приговора.
Вся его практика, весь богатейший опыт работы со спортсменами подсказывает ему: ты не имеешь права допускать этого безобразия. Слово «безобразие» вертится в голове; Зухарь никогда не произнесет его, он не выносит безоговорочных приговоров, на что бывают так щедры подчас люди, достигшие его положения, степеней и званий. Он просто спрашивает у Батуринского, не считает ли тот, что анализ следовало бы продолжить на свежую голову, ведь недаром говорят, что утро вечера мудренее, на что Батуринский флегматично отвечает: «А уже давно утро».
И терапевт профессор Михаил Лазаревич Гершанович, и психиатр профессор Владимир Петрович Зухарь, как и все члены советской делегации, хорошо знают, что Карпов еще долго не заснет. А ему надо спать, спать, спать. Сон — лучшее из всех существующих на свете лекарств, изобретенных природой. Но чтобы пришел сон к шахматисту, охваченному столь бурными, выходящими далеко за пределы обычных измерений чувствами, необходимо лекарство, изобретенное человеком. Снотворное. Обычно удавалось обходиться без него. Сегодня Зухарь и Гершанович первый раз принимают решение дать снотворное Карпову.
