Эрик был занят дурацким делом — листал семейный альбом. Почти на всех фотографиях была мать. С тех пор как она стала лауреатом какого-то конкурса в Веймаре, все знакомые считали обязанностью фотографировать ее при каждом удобном случае. Особенно, если она держала в руках скрипку.
Иногда с нею рядом оказывались отец или Эрик. Но таких снимков было считанное число. Не потому, что она не любила мужа и сына, совсем не потому. Наверное, она любила. Только хаотически. То задыхаясь от нежности к ним, то забывая об их существовании на целые недели.
Отец был загадкой для Эрика. Отец был каменный. Может, сам Эрик подыскал это определение, быть может, от кого-то услышал. Когда он прочел газету, где об отце говорилось, как о каменном, то сразу поверил, что и все дальнейшее правда. А дальнейшее заключалось в том, что отец убил его мать.
Эрику было тогда десять лет.
Мать была убита за границей, в Швеции. Отца арестовали там же. Его судили, признали виновным. Эрик остался с бабкой, матерью своей мамы.
В дверь постучали, потому что звонок не действовал. Эрик захлопнул альбом. Запер его в книжный шкаф. Постучали снова. Вот уж не вовремя!
За дверью стояла Рита. Лицо нарочито сосредоточенное и от этого — некрасивое.
— Здравствуй, — сказала она быстро и так же быстро вошла в прихожую. — Ты один?
— Один, Рита, — пытаясь быть вежливым, сказал Эрик.
— Отлично. Есть новости. Очень серьезные.
Не снимая пальто, она сразу прошла в комнату. Отодвинула кресло от письменного стола. Села.
— Ты не представляешь!
Это было сказано категорично, но неизвестно о чем.
— Ты не представляешь, — повторила она. — Дело пахнет предательством.
Эрик стоял, прислонившись к дверному косяку. Когда она выпалила свое сообщение, потер висок.
— О чем ты?
— Об Аните. Она выходит из организации.
Быть может, Эрику показалось, а может, действительно в голосе Риты прозвучало странное удовлетворение. Чуть ли не радость. Но если радость, то злая.
Что-то тут было не так. И Эрик снова потер висок.
— Откуда у тебя эти сведения, Рита?
— Она мне сама сказала. Вчера после уроков. Когда мы шли домой.
— Но почему? Что-нибудь произошло?
— Не знаю, — голос Риты стал неуверенным. — Говорит, что она, мол, просто слабая. Не выдержит, если попадется. Но вчера она уже с утра была не в себе. Нахватала двоек… Не знаю…
— Могла бы сама поговорить со мной, — задумчиво сказал Эрик.
Рита вспыхнула:
— Конечно. Но почему-то решила это сделать через меня. По-моему, разговора с тобой она просто боится.
Эрик не ответил. Рита тоже помолчала какое-то время, потом сказала строгим, почти учительским тоном:
— Дело, как ты понимаешь, серьезное. Она многих знает. И все эти люди поставлены под удар.
— И что же ты предлагаешь? Убрать ее? — невесело усмехнулся Эрик.
Рита вздрогнула. В глазах забегал испуг. И Эрику вдруг захотелось проучить ее за самоуверенность, за учительский тон и, наверное, еще за то, что она так не вовремя ворвалась к нему.
— Ты сможешь ее ликвидировать? — спросил он негромко.
— Ликвидировать? — Рита перешла на шепот.
Она встала, аккуратно придвинула стул к письменному столу, метнула на Эрика испуганно-вопросительный взгляд, потом, скосив глаза куда-то в угол, зашептала запинаясь:
— Ты считаешь?.. Но… но, может быть…
— Ты же сама сказала, что дело серьезное.
— Да, но, быть может, ты с нею поговоришь? — в голосе у нее появились просительные, почти умоляющие интонации.
— Я попытаюсь, — сказал Эрик и, чуть помедлив, добавил: — Тогда мы все и обсудим.
Этими словами он ставил предел разговору, и Рита поняла его.
— Я ухожу, — сказала она. Тон был смущенный. — Ты ведь понимаешь, я не могла не сообщить тебе… Она сама просила.
— Все правильно, Рита, — ответил он, провожая ее до двери, — только пока не стоит никому говорить об этом. Я постараюсь сегодня же повидаться с нею. И тогда посмотрим.
Рита согласно кивнула и протянула ему руку. Ладошка была маленькая, но крепкая.
Заперев дверь за Ритой, Эрик вернулся в комнату и снова достал из шкафа семейный альбом. Там была фотография тридцать третьего года. Детский сад в полном составе. Эрик снова нашел этот снимок и не поленился пересчитать всю гоп-компанию, как сказал бы Димка. Получилось ровно тридцать пять головенок. Половина девчонок была в коротких газовых платьицах, у каждой — огромный бант. Человек десять — обоего пола — были в матросках. В том числе и Анита. На снимке она выглядела старше своих пяти лет. Она серьезно и строго смотрела в объектив, и не было в ней еще и намека на будущую красоту.
