— Это мне известно, — сказал Пит. — Но почему вы должны зависеть от «Пресс Энтерпрайз»? Ведь вы сами были свидетелем. Вы могли сделать первоклассный репортаж.
— Вы хотите сказать, что я должен был сымпровизировать? Пит, так нельзя обращаться с новостями. Они должны исходить из надежного источника, их надо проверить и подтвердить. Если б я просто так подошел к микрофону и начал плести что в голову придет, я мог бы сболтнуть такое, за что нам потом пришлось бы расплачиваться. А главное, что бы подумали о нас наши слушатели? Ни подтверждения в прессе, ни отчета полиции, а так, голые фразы.
— Вы должны были достать отчет полиции. Ведь вы говорили днем с шефом Гиллигом?
— Сразу же после его разговора с вами. Он задал мне несколько вопросов, сам же ничего нового не сказал. Говорит, что у них еще ничего определенного нет, и просит связаться с ним завтра. Знаете, Пит, это только в книгах хорошо читать обо всех этих сногсшибательных новостях и сенсационных материалах, на деле же все не так. Думаю, нашей станции мое молчание будет куда полезней.
В рассуждениях Хоби было много здравого смысла, и Питу даже стало несколько неловко.
— Ладно. Мы передадим это завтра. Я знаком с шефом Гиллигом и завтра днем сам зайду в полицейский участок и поговорю с ним. — Он вдруг улыбнулся. — Я ведь новичок в таких делах.
Полицейский участок находился в подвале здания суда, а само это серое каменное здание, массивное, двухэтажное, в копоти и грязи, было в полутора кварталах от студии, на площади, где обычно проводились митинги. На фундаменте здания, окруженного голыми деревьями, стояло: «1862». Пит толкнул тяжелую дверь и спустился в приемную, где горела электрическая лампочка, пахло лизолом и сигарными окурками. Полицейский, долбивший на допотопной пишущей машинке, встал и доложил о приходе Пита, и тот вошел в кабинет шефа полиции.
Шеф Энди Гиллиг был похож на бакалейщика из угловой лавки. У него было доброе румяное лицо и редкие волосы.
Сквозь очки в золотой оправе смотрели синие глаза. Его френч висел на стуле, а он сам, в потертой коричневой куртке с кожаными заплатами на локтях, сидел между ободранными, залитыми чернилами столом и бюро с крышкой на роликах. Бюро находилось сзади, и было так завалено бумагами, что создавалось впечатление, будто Гиллиг, отчаявшись восстановить на нем порядок, решил перекочевать к письменному столу. Его нога в белом шерстяном носке покоилась на сиденье другого стула.
Он перегнулся через стол пожать Питу руку.
— Проклятая мозоль. С ума сводит. Рад снова видеть вас, Пит. Тащите себе стул. Чем можем служить?
— Да вот сегодня вечером мы собирались сообщить по радио об убийстве у ручья Вио. Мне бы хотелось узнать, не располагает ли полиция какими-нибудь новыми сведениями.
— Что ж, давайте взглянем, давайте взглянем. — Гиллиг повернулся к бюро, тщательно отобрал стопку бумаг и вновь повернулся к столу. — Вот рапорт полицейских офицеров Мэттисона и Уолдрона. Они ответили на звонок Хобарта в полицию. Из написанного здесь ясно, что вы имели с ним беседу в Пикник-парке, главным образом с Мэттисоном. И ничего нового, кроме того, что вы им рассказали, пока нет. Сегодня днем медицинский эксперт доктор Лэнг делает вскрытие, после чего может выясниться кое-что новенькое. Я тогда дам вам знать.
— Спасибо. А убитого опознали?
— Да. И вот ведь как все интересно бывает. Сегодня утром мне позвонила Агнес Уэллер, сказала, что вы были у нее вчера вечером и что ваше описание покойника целиком подходит человеку, который когда-то у нее работал. Я попросил ее зайти и опознать труп. Она не хотела, но я сказал ей, что это ее гражданский долг. Тогда она пришла, и оказалось, что это и на самом деле тот человек, который у нее работал. Его звали Фред Ваймер.
— И что, определение личности навело на след преступника?
— Вы имеете в виду, что мы могли бы теперь отыскать врагов покойного? Нет, никаких врагов у него не было. Единственный след — это ваши показания, записанные Мэттисоном, а именно: убийца низкого роста, плотный, одет в синий костюм. Но эти приметы подходят ко многим. И как это вы не разглядели его лица?
