— А теперь твой братец может выпороть лишь самого себя, — попыталась разрядить напряжение седоволосая жена капитана Мейриха.
Она весело рассмеялась, откидываясь на лавке, хотя руки ее продолжали теребить лен. В отличие от большинства сверстниц ей удалось сохранить во рту добрую половину зубов, из которых были подпорчены всего только два.
— Но я его замещаю, — отрывисто бросила Ранегунда и обратилась к служанкам: — Возвращайтесь к своей госпоже. И оставайтесь при ней постоянно. Считайте, что это приказ.
— Как герефе будет угодно, — отозвалась Дага, приподымая в знак покорности подол платья, но с излишним усердием: много выше коленей.
— Вы знаете свои обязанности, — произнесла Ранегунда, не обращая внимания на издевку. — Предупреждаю, вам плохо придется, если вы не сумеете за ней уследить.
Ньорберта решилась вступиться за горничных, землистое лицо ее напряглось от волнения:
— Это ведь не они, а она ведет себя недостойно, и приглядывать за ее поведением дело не их, а твое.
— Вот-вот, — подхватила Геновефа. — Как мы можем удержать ее в рамках? У нас ведь нет власти над ней… и оружия тоже. Когда она кого-нибудь принимает, мы, конечно, находимся рядом, но остальное никак не зависит от нас.
— Обращайтесь ко мне, если возникнут какие-то трудности, — сказала Ранегунда, делая шаг в сторону, чтобы дать служанкам пройти. — Если вам не удастся ее урезонить, это сделаю я.
— Да неужели? — фыркнула через плечо Дага, прежде чем скрыться в полумгле ведущего к лестнице перехода.
Ранегунда не сочла нужным ответить, и какое-то время внимательно наблюдала, как слаженно движутся руки чесальщиц, ощущая невольную зависть. Еще будучи совсем юной девчонкой, она тоже очесывала кудель. Это занятие, казавшееся ей в те дни подлинным наказанием, теперь почему-то представлялось приятным. Как хорошо сейчас было бы сесть, взять в руки жесткую щетку и уйти с головой в монотонную, незатейливую работу, полностью освободившись от груза забот. Что же она проморгала в своем безмятежном, хотя и не всегда безоблачном детстве? Почему судьба ее сделала столь неожиданный и крутой поворот? Ведь были, конечно же, какие-то знаки, знамения, но она по своей, видно, глупости не сумела их разобрать. И теперь имеет то, что имеет. Ранегунда поморщилась и раздраженно дернула головой. Надо гнать от себя эти лишние, бесполезные мысли. Брат Эрхбог тоже считает такие раздумья никчемными и велит усерднее молиться, когда те начинают о себе заявлять.
Уже почти стемнело, когда Ранегунда опять приблизилась к комнате, где лежал незнакомец. Если бы состояние того не было столь безнадежным, она ни за что не отважилась бы навещать его в одиночку. Брат Эрхбог, похоже, уже тут побывал: он каждый день молится у постели несчастного, хотя его бдения мало чему помогают. Так же как и пергаментный свиток с «Отче наш», положенный под подушку страдальца. Сознавая тщетность и своего очередного усилия, Ранегунда внесла в комнату поднос с хлебом и чашкой бульона. Все это, к сожалению, отправится обратно на кухню, ведь до сих пор незнакомец так и не проглотил ничего.
— Чужеземец? — окликнула она от дверей, не ожидая ответа.
— Да? — последовал отклик.
Она чуть было не уронила поднос. Вот уже во второй раз слуха ее коснулся звук ею голоса — тихий и мелодичный.
— Вы очнулись?
— Пожалуй.
Она все стояла, не в силах переступить через полосу красного света, проникавшего в комнату от тлевшей в коридоре жаровни.
— Вы можете разговаривать?
В его голосе — очень слабом, но совершенно отчетливом — мелькнули смешливые нотки.
— Очевидно могу.
Ранегунда, хорошо понимавшая, что ей следует незамедлительно кликнуть служанку, к вящему своему изумлению, закрыла за собой дверь и заморгала, пытаясь приспособить глаза к мгновенно воцарившемуся в помещении мраку.
— Вы очнулись? В столь позднее время?
— Похоже. — На этот раз его голос прозвучал несколько громче и уже вовсе не походил на стенание погибающего в песках человека. — Сейчас и впрямь поздно?
— Да. — Ранегунда, оправившаяся от неожиданности, храбро шагнула вперед. — Видите, в окнах темно.
— Да, — сказал он. — Так и должно быть. Тьма прибавляет мне сил.
