Он утонул в ее коленях, и руки его были по ее воле и на ней, и в ней, они все еще зарывались в нее, точно два песчаных краба. Он буквально взмок, и она подумала, что в первый раз видит, как он потеет.
– Не убивай меня, – прошептал он.
– Я могу осушить тебя.
Стереть пот, подумала она, а потом стереть его образ из головы прежде, чем она успеет сделать что-то плохое.
– Я знаю, я знаю, – сказал он. – Ты запросто можешь убить меня.
Он плакал. Боже мой, подумала она, великий человек у моих ног плачет как ребенок. И что я узнаю о власти из этого жалкого представления? Она вытерла слезы с его щек, используя гораздо больше силы, чем этого требовало дело. Кожа его покраснела под ее взглядом.
– Оставь меня, Джи. Я не могу помочь тебе. Я для тебя бесполезен.
Это была правда. Он был полностью бесполезен. Презрительно она отшвырнула его руки, и они бессильно повисли по бокам его тела.
– Даже не пытайся найти меня, Титус. Ты понимаешь? И не посылай за мной своих шпиков, чтобы охранить твою репутацию. Потому что я буду гораздо более беспощадной, чем когда-либо был ты.
Он ничего не ответил, просто стоял на коленях, уставившись в окно, пока она умылась, выпила кофе, которое они заказали, и ушла.
* * *
Линдон удивился, застав двери своего офиса открытыми. Было лишь семь тридцать шесть. Ни одного секретаря тут не будет еще целый час. Очевидно, кто-то из уборщиков оплошал, не заперев двери. Он выяснит кто – и достанется же этому типу.
Он толкнул открытую дверь.
Жаклин сидела, повернувшись к двери спиной. Он узнал ее по очертаниям затылка, по водопаду каштановых волос. Неряшливое зрелище – волосы слишком пушистые, слишком растрепанные. – Его контора, прилегающая к конторе мистера Петтифира, хранила идеальный порядок. Он оглядел комнату – казалось, все было на своих местах.
– Что ты тут делаешь?
Она вздохнула чуть поглубже, подготавливаясь.
Это был первый раз, когда она заранее решила сделать это. До сих пор она действовала лишь под влиянием импульса.
Он приближался к столу, опустил свой дипломат и аккуратно сложенный выпуск «Делового мира».
– Ты не имела права входить сюда без моего позволения, – сказал он.
Она лениво повернулась в его вертящемся кресле – именно так он и делал, когда хотел задать взбучку кому-нибудь из своих людей.
– Линдон, – сказала она.
– Ничего из того, что вы можете сказать, не изменит фактов, миссис Эсс, – сказал он, словно пытаясь освободить ее от объяснений. – Вы – хладнокровная убийца. Это была моя обязанность – сообщить об этом мистеру Петтифиру.
– И вы сделали это ради Титуса?
– Разумеется.
– А шантаж, это было тоже ради Титуса, да?
– Вон из моей конторы.
– Так что же, Линдон?
– Ты, шлюха! Шлюхи ничего не знают, они просто невежественные, больные животные! – заорал он. – О, ты хитра, это уж точно, но и хитрость твоя – звериная.
Она встала. Он ожидал оскорблений, по крайней мере устных. Но этого не было. Зато он почувствовал, как на его лицо что-то давит.
– Что… ты… делаешь? – спросил он.
– Делаю?
Его глаза растянулись в щелочки; словно у ребенка, играющего в зловещего азиата, рот туго натянулся, обнажив сверкающую улыбку. Ему было трудно говорить.
– Прекрати… это…
Она покачала головой.
– Шлюха, – сказал он, все еще бросая ей вызов.
Она просто смотрела на него. Его лицо начало дергаться и сокращаться под чудовищным давлением, мышцы раздирала судорога.
– Полиция… – попытался сказать он. – Если ты дотронешься до меня хоть пальцем…
– Не дотронусь, – сказала она и начала укреплять свое преимущество.
Под одеждой он почувствовал то же давление по всему телу, что-то щипало кожу, стягивало ее все туже и туже. Что-то должно было произойти, он знал это. Какая-то часть его тела будет слаба и не сможет сопротивляться этому нажиму. А уж раз появится слабое место, ничто не помешает ей разорвать его на части. Он совершенно спокойно обдумывал это, тогда как тело его содрогалось, а лицо таращилось на нее, расплываясь в насильственной усмешке.
– Дерьмо, – сказал он, – сифилитичка проклятая.
Похоже, он не слишком-то испуган, – подумала она.
Он настолько ненавидел ее, что почти не испытывал страха. Теперь он вновь называл ее шлюхой, хотя его лицо исказилось до неузнаваемости.
