Колдун ничком ткнулся в камешник и даже правую руку закинул за спину. А из носу потекла на голыши черная вязкая кровь.
И, взяв его под мышки, Василь Петрович сильно сбросил в Гледунь. Быстрая, запенившая струя подхватила труп и понесла, мокрым черным пузырем вздуло на горбу олений совик. Торкнулся колдун вперед головой прямо о кремневой лоб Старика, потом сразу сломала его вода и скинула в порожек. Видел Василь Петрович в последний раз взмахнувшие на водяном горбыле черные кулаки колдуна, потом затоптала его вода в глубокой бурливой яме.
Перевернул Василь Петрович в Гледунь и колдунову лодку и кису сбросил, и гостинец колдуновский. Все унесла быстрая Гледунь.
Молчала тайбола, - добрый свидетель тайбола, видела она на своем веку немало, знает много тайбола, да не скажет.
Всяк решает в тайболе свою вражду кровью, - тем законом стоит тайбола.
Тянул ветер по вершинам свою долгую, спокойную песню - песню ни о чем. Шумел Крутой падун. Черный Старик казал над водой мертвый, пустой лоб. И ветер гнал вверх по воде косые, синие зыби.
Помыл Василь Петрович руки, закинул бердан за плечо и наклонившись, вошел под низкие своды тайболы, вышел
на окольные птичьи тропы, домой, на Шуньгу. Снял по дороге с высокой сушины краснобрового чухаря, подвязал к поясу, - на охоте был.
X
На утро, когда солнце вставало за тайболой и пар несло над Гледунью, заиграл пастух выгон на писклявой своей дуде, и полезла баба-Марь с полатей, чтобы выпустить корову, вскочил тут и Василь Петрович.
- Что, в уме? Стой, не ходи с'ызбы! Завертывай!
Как был, выскочил на двор Василь Петрович, - и к околице. Кинулся на пастуха:
- Ты чего, бандит, трубишь выгон? Кто сказал, можно? В холодную посажу, гада!
И, схватив хворостину, Василь Петрович принялся хлестать широкозадых коров, загонял назад в улицу. Стадо сгрудилось, затопталось, пыль закрутилась столбом.
И кричал выбежавшим на переполох бабам Василь Петрович:
- Заставайте скот, кому поверили? Зверь задерет в лесу! Сдичали, что ли?
Крикнула ему в ответ задорно старшая сноха Извековская из-за конопляной кучи на огороде:
- Зверь не задерет, пошто Баляса-то звали?
Отозвался ей Василь Петрович:
- Ну и дура, коли так!
Закричали тут со всех дворов бабьи голоса:
- На што отпуска то покупили?
- Старики в поле выходили ведь!
- Чего сбил пастуха, пускай гонит со спокоем!
Василь Петрович только успевал поворачиваться:
- Дура! И ты дура! Ну, дуры, все дуры!
Бабам на помогу вышли мужики. Нечесанные, заспанные, голопятые, стояли каждый на своем крыльце, поминали усердно мать и в душу, и в крест, и в загробное рыдание, ругались на всю деревню. И загавкали на хозяйский голос под крыльцами тревожно псы. А скот, сбитый с пути, бродил по деревне, бренча боталами и мычал у своих ворот, и курицы заклохтали, забегали от игровых сосунков, скакавших в суете, хвост трубой.
Всполошилась Шуньга, закричала всеми голосами - людскими, скотьими, птичьими. Схватился за голову председатель Василь Петрович, замахал руками. Тут и пастух форсу набрал, тоже наскакивает:
- Ну, арестуй, ну, сади в баню. Чего коров-то лупить, скотина глупая, не понимает. Ты вот мужиков полупи. На вицу, полупи.
Василь Петрович взял вицу и со злости больно протянул пастуха под утлый зад. Перекричал весь поднявшийся содом.
- Тиш-ша! Давайте мне слово.
Стал на сваленные бревна, чтобы слышала вся Шуньга, набрал голосу дополна:
- Граждане, спомните тот день, как я пришел с тайболы один и сказал, что ребята наши сгибли, то как бабы тут ревели на угоре и все люди сказали, что едино в Советску власть верим. Забыли?
И стихла сразу Шуньга, в больное место укорил всех Василь Петрович. Стали подходить к бревнам мужики, послушать.
- То как же вы теперь мне не верите, а верите разному обманщику Балясу, который есть ваш враг, а вы сами не понимаете?
Не даром на этом месте причмокнул Аврелыч, - подошел он сзади и слушал тихо речь: зря помянул председатель
про Баляса. Сразу глухие стариковские голоса покрыли:
- Но, не больно, ты-ы! Ишь, какой! Слезай с бревен-та!
И еще раз чмокнул Аврелыч, не туда пошел председатель, совсем сбился.
