Без твоего солнца
Гутулл не хочет
Свободы.
Но вдруг совершенно неожиданно восторженные мечтания и импровизации нумидийца были прерваны страшным шумом, раздавшимся во дворе. Сначала послышался отдаленный топот, будто подземный гул, потом он стал приближаться и наконец послышался у самых стен храма. Гутулл положил инструмент, быстро соскочил с кровати и стал прислушиваться. Больше нельзя было сомневаться: замок окружен какими-то неизвестными людьми. Пока африканец, надевая оружие, собирался выбежать и посмотреть, что делается на улице, в столовую вбежал бледный, как смерть, растерявшийся Мантабал.
Ужас исказил черты лица бедного евнуха, и он какое-то время был не в состоянии выговорить ни слова.
— Что с тобой? Кто на тебя напал? Именем Ваала, говори! — вскричал Гутулл.
— Римляне!.. Римляне!.. — только и мог пролепетать растерявшийся Мантабал.
— Как, римляне!.. Где? Здесь? Кто же мог дать знать о нашем укрытии?! Это ты, несчастный! — говорил Гутулл, вынимая свой меч.
Но несмотря на ужас положения, которое лишило доброго Гутулла способности рассуждать, он, глядя на своего земляка, убедился, что измену надо искать где-нибудь в другом месте, а не здесь; было очевидно, что несчастный Мантабал ни при чем.
— Нет, — поспешно сказал старый африканец, — ты не виноват, я это вижу по твоему испугу. Но где ты видел римлян?
— Здесь, там, везде вокруг храма. Солдаты уже ломают топорами двери. Ты сам, своими глазами увидишь — они сейчас вломятся, — отвечал в испуге растерявшийся сторож храма Дианы и, взяв Гутулла за руки повел его в комнату, выходившую окнами в поле. Нумидиец собственными глазами убедился в страшной действительности. Из маленького окна при свете, луны он увидел толпу вооруженных легионеров, окруживших храм со всех сторон.
Гутулл понял, что нет никакой надежды на спасение, и первая мысль, блеснувшая в его голове, была о том, как можно подороже продать свою жизнь.
Оставив около окна Мантабала, совсем обезумевшего от страха, он бросился к Тито Вецио и Луцене. Влюбленные были также крайне встревожены неожиданным шумом и уже разыскивали Гутулла, чтобы узнать причину тревоги. Убедившись в горькой действительности, Тито Вецио надел свой красный плащ и пристегнул оружие, а Луцена, в отчаянии обняв его, тщетно пыталась успокоить.
Добрый Гутулл, глядя на эту чудную пару, олицетворяющую молодость и красоту, обронил горячую слезу из своих глаз. Старик плакал первый раз в жизни.
Этот железный человек перенес гибель семьи и родины, и никто никогда на его морщинистом суровом лице не видал слез, а теперь, когда предстояло умереть его молодому благодетелю и другу, Гутулл не выдержал и заплакал. Но это была моментальная невольная слабость. Старый воин поспешил утереть влажные глаза своим корявым кулаком и закричал:
— Я не позволю им подойти к тебе, до тех пор, пока не умру. Только через мой труп они переступят этот порог!
— Какое адское предательство! — вскричал Тито Вецио, пораженный мыслью, блеснувшей в его голове.
— Да, предательство, и нам остается только одно: умереть!
— Бедная Луцена! — вскричал юноша, прижимая к груди свою подругу.
— Я хочу умереть вместе с тобой, мой Тито, — сказала красавица.
— Гутулл! Друг мой, спасай Луцену, они приближаются; я проложу тебе дорогу мечом.
— Спасения нет, мой Тито, — отвечал нумидиец глухим голосом, — мы можем только умереть вместе.
— Гутулл, заклинаю тебя именем твоей Зилы, именем твоих детей, не дай этим злодеям опозорить мою жену… лучше убей ее!
— О, нет, я не хочу умереть иначе, как от твоей руки и в твоих объятиях, — шептала Луцена.
— Вецио, друг мой, — вскричал нумидиец, понявший, какую участь ему уготовила судьба во всей этой страшной драме. — Я буду защищать этот порог, и никто не войдет сюда до тех пор, пока я жив, потом, когда переступят через мой труп, ты действуй. Прощай, мой благородный Тито, — прибавил верный товарищ. — Гутулл рад, что может тебе отплатить хоть чем-то за все твое добро.
С этими словами он вышел из столовой и, обнажив меч, стал у порога другой комнаты.
— Бедная Луцена! — говорил, рыдая Тито Вецио, становясь на колени, — прости меня, я тебя погубил!
