— Революция?.. Революция?..
— Вот оно что!..
Их было человек десять, тех, что явились за нами, и они принесли с собой штук двадцать винтовок, которые мы тотчас же и разобрали. Затем мы двинулись по коридору во двор.
Не к воротам, а назад — к продовольственной лавке.
Караул у ворот видел нас, там же стоял и дежурный по тюрьме. Но они ни звука не издали и спокойно наблюдали, как мы пробираемся на задний двор; дальше и смотреть было нечего — и так ясно было, что мы собираемся делать. Несколько минут спустя все мы были по ту сторону забора.
На улице ждали нас два переполненных солдатами грузовика. Человек двадцать из нас разместились на них; остальные же пошли куда глаза глядят.
Возле Народной рощи темно. Улицы почти безлюдны. Но чем ближе к центру, тем больше света, гуще толпа, в самом же центре народу больше, чем днем. На улицах — словно праздник, словно народное гулянье. Знамена — красно-бело-зеленые знамена, песни, возгласы, смех. Общее ликование, общий энтузиазм.
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
Тут с автомобиля держат речь, прерываемую непрестанным «ура», там кто-то ораторствует с балкона. Капрал, освободивший нас из тюрьмы, срывает с моей фуражки розетку с буквой «К» и швыряет ее на мостовую.
— Да здравствует революция! — кричит он во всю силу своих легких. — Ура! Ура!..
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
Все ликуют. Не видно хмурого лица. Наш автомобиль останавливается. Первым соскакивает капрал.
— Стройся! — кричит он.
Уже некоторое время наш автомобиль мог подвигаться вперед только шагом; теперь же мы очутились среди такой густой толпы, что лишь с трудом могли сойти с автомобиля.
— Идем присягать Национальному совету! — кричит капрал. — Стройся!
— А в чем присяга? — спрашивает старик Кечкеш.
— В верности революции… Стройся!
Построиться, конечно, не удается, но с десяток с лишним человек, сбившись в кучу, прикладами пробивают себе дорогу к высокому дому, на который указывает нам капрал. С одного из балконов говорит какой-то молодой человек, неимоверно разевая при этом рот. Я напрягаю слух, но кругом такой шум, что слова до меня не долетают.
— Да здравствуют солдаты! Да здравствует мир!
Бегом устремляемся мы вверх по устланной коврами лестнице.
— Знаешь, куда надо?
— Знаю. Обождите в коридоре.
Когда мы добрались до дверей, нас оставалось всего восемь человек.
Быть может, нам удалось бы еще убраться оттуда, так как в коридоре, освещенном электричеством и покрытом коврами, всеми нами овладело такое чувство, словно мы попали к чужим, но не успели мы как следует оглядеться и подсчитать, сколько нас осталось, как уже снова появился капрал, а вслед за ним несколько штатских.
— А вот и вооруженная сила, — сказал капрал, указывая на нас.
— Смирно! — скомандовал старик Кечкеш, и мы, кто где стоял, вытянулись в струнку.
— Мало, очень мало! — произнес, покачивая головой, один из вошедших.
— Как так — мало! — запротестовал капрал. — Двое останутся караулить здесь, а шестеро отправятся в комендатуру. Конечно, господа… то-бишь, товарищи, хорошо будет, если и из вас кто-нибудь с нами пойдет.
Штатские тут же в коридоре принялись обсуждать этот вопрос. Мы молча стояли в стороне, один лишь капрал вмешивался в их беседу. В это время дверь снова отворилась, и вошла какая-то барышня.
— Прикрепите это к фуражкам, — сказала она, улыбаясь, и протянула нам астры.
Она была уже не молода, носила очки, и передние зубы у нее были золотые.
— Солдаты революции… — произнесла она и поглядела на нас таким взглядом, словно впервые видела венгерских пехотинцев.
— Да воздаст вам всевышний за вашу доброту, — оказал дядя Кечкеш и, решившись наконец, сорвал с фуражки королевскую розетку и прикрепил на ее место астру. Таким образом произошло наше превращение из королевских солдат в солдат Национального совета.
С улицы к нам доносился глухой шум толпы.
— Марш, ребята! — скомандовал капрал. — А двое из вас останутся здесь, в распоряжении Национального совета.
— Пройдем через задние ворота, — сказал сопровождавший нас штатский. — Но не бегите так, мне за вами не угнаться.
Он поднял воротник пальто и надвинул шляпу на лоб, словно не желая, чтобы его узнавали.
